прекрасную деву. Но женщина-медведица вскоре загрустила и ощутила, что для полного счастья ей не хватает ребенка. Вновь она вознесла молитву к Небесам, и сын Властелина Неба, сжалившись над ней, спустился на землю и возлег с ней. Родившемуся от их союза сыну было суждено стать первым правителем Кореи [17].

Сколько себя помнила Луна, она слышала десятки историй о женщинах, остро желающих потомства. Однако ни в одном сказании не фигурировали особы, не желавшие материнства, хотя среди куртизанок, служанок, незамужних девушек и вдов, которым и без того нечем было кормить уже имеющиеся голодные рты, таких было предостаточно. Вот и оставалось таким женщинам только возносить молитвы к Небу да питаться горькими травами.

Не так давно забеременела состоявшая у них в услужении четырнадцатилетняя прачка. Девушка умоляла госпожу Серебро о помощи. Денег на то, чтобы сходить к знахарю, у служанки не было. Да и не могла она себе позволить, чтобы ее застукали за покупкой чего-то столь предосудительного. Тогда до скончания века можно было бы забыть о замужестве. У куртизанок, естественно, на такие случаи было припасено одно средство. Луна тайно проследила за тем, как служанка готовила себе горькую похлебку, от которой валили клубы густого пара. Девушка испила чашу до дна, заглатывая содержимое с особой жадностью, заметила тогда про себя Луна. И теперь ей самой предстояло испить из той же чаши.

Приняв решение, Луна одной ночью тихонечко выбралась из постели, чтобы не потревожить госпожу Серебро. На слабых тоненьких ногах, едва способных удерживать ее вес, Луна все же смогла добраться до кухни. Травы по-прежнему лежали в бронзовом котелке, припрятанном в углу. Луна нагрела воду в глиняном горшке, добавила травы и дождалась, пока плотный отвар не приобрел буровато-коричневый оттенок. В снадобье древесные ноты сочетались с привкусом желчи.

Луна вернулась в спальню, улеглась на циновку и подождала, пока подействует зелье. Месячные она пропустила всего один раз, но уже чувствовала, что в ее чреве возникло что-то угловато-острое, чего прежде там точно не было. Ее даже не удивило, что зародыш ощущался в животе мерзким гвоздем. Можно ли было ожидать чего-то другого от семени, исходившего от такого мужчины, как майор? Воздух вокруг нее стал невыносимо горячим. А снадобье, вместо того чтобы выкорчевывать засевший в ней стержень, лишь заставляло его разрастаться, разрывая ее изнутри. Давно пробудившаяся мать уже сидела рядом, держа ее за руку и проверяя ей температуру. Луне так хотелось, чтобы дыру меж ее ног захлестнул поток крови. Но гвоздь крепко сидел в ней. Если бы она могла говорить в тот момент, то она бы взмолилась, чтобы кто-нибудь – без разницы кто – выскоблил из нее плод. Но она не могла выдавить из себя ни одного слова. Она провалилась в страшный кошмар.

Когда Луна пробудилась, вокруг нее уже вновь сгустились сумерки. Она пролежала в горячке весь день. Госпожа Серебро все так же сидела рядом. Мгла под очами явственно свидетельствовала, что она ни на секунду не сомкнула глаза.

– Ты слишком молода и наверняка не помнишь этого. Я тоже не хотела Лилию. Снадобье мне не помогло, – проговорила госпожа Серебро. – Всю беременность я была страшно зла на ребенка. И даже после того, как она родилась, я с трудом выносила ее присутствие. Но однажды, когда ей не было и двух месяцев, она вдруг взглянула мне прямо в глаза и улыбнулась. Улыбнулась, несмотря на то, что еще в утробе – я была в этом уверена – она ощутила, насколько я ее ненавижу. – Она замолчала, заметив, что Луна слишком тиха и напряжена для спящего человека.

– И тогда я крепко обняла это маленькое тельце, которое все еще было красным после пребывания во мне, и зарыдала так, будто хотела затопить весь мир слезами. Плакала и твердила, словно умалишенная: «Умоляю, прости меня». Я попыталась от нее избавиться, но ее душа отказывалась покинуть меня. Нас будто бы связали невидимой нитью. Судьба[18] – хитрая штука. Коли не суждено, то нет смысла цепляться за людей. Они тебя бросят, как бы ты ни старалась их удержать. Некоторые люди, которых любишь всем сердцем, могут в мгновение ока стать чуждыми тебе, если на то воля судьбы. А иногда, вопреки всему, люди будут привязаны к тебе навечно. Лилия и я… Линия судьбы, которая связывает нас, гораздо глубже и древнее, чем сама жизнь. Я на все готова ради Лилии. Так же как и для тебя. Вы обе мои дочери. А потому поверь мне, что сейчас ты не можешь понять свои ощущения. Понимание придет к тебе значительно позднее.

Наперекор палящему солнцу и загустевшему от жары воздуху госпожа Серебро съездила на другой конец городка и отправила телеграмму в Сеул. Причины ее неотложного выезда стали очевидны, когда к их воротам подъехала гостья: куртизанка, не менее прекрасная, чем госпожа Серебро, но одетая в менее замысловатый и гораздо более дорогой наряд. Чернильно-черные волосы были уложены по западной моде: локоны обрамляли лоб и завитками спускались по затылку. Вместо шлепанцев из шелка и кожи с цветочной нашивкой она носила туфельки на каблуках с ремешками. На ней были изысканные шелковые чулки, которые обычно носили только белокожие женщины. Двоюродную сестру Серебра – а именно ею оказалась незнакомка – звали Едан, но друзья и поклонники предпочитали называть ее Дани. Ей предстояло забрать с собой в Сеул Луну, якобы для того, чтобы та могла начать жизнь с чистого листа. Истинная причина отъезда, впрочем, была всем очевидна: Хаяси не должен был прознать о положении девушки.

В Сеул должна была отправиться и Лилия, но она отказывалась от поездки, если ее ближайшей подруге не будет дозволено отправиться вместе с ней. Госпожа Серебро уже оплатила проживание обеих дочерей, чтобы тем не пришлось, как было заведено, отрабатывать пребывание в доме старшей куртизанки. Однако Яшма и без того уже дорого обошлась ей, соответственно, перевод ее в Сеул представлялся проблемой не менее деликатного свойства. Дани все же согласилась взглянуть на девочку, которую вызвали на беседу сразу после ужина.

– Сколько тебе лет? – поинтересовалась Дани. Прекрасные и проницательные глаза осмотрели девочку сверху вниз, от макушки головы до подола юбки.

– Мне десять лет, госпожа, – мягко ответила Яшма, устремляя взгляд на алые губы Дани, которые совсем недавно покрыл свежий слой помады. Губы красили, конечно же, и госпожа Серебро, и другие куртизанки, но Дани была первой женщиной на памяти Яшмы, у которой макияж был не просто украшением носительницы, а сам