– Господин Дорог редко является людям. И всегда – только тем, кто истово в него верит.

Смарагдель шагнул к Нивье и дотронулся двумя пальцами до её подбородка. По позвоночнику Нивьи пробежали мурашки: когти лесового царапнули нежную кожу, а его пальцы оказались холодными и пахли землёй.

– Скажи, Нивья Телёрх, ты веришь?

Нивья взглянула в зелёные, прищуренные глаза Смарагделя, горящие ярче любых звёзд. Сама того не желая, она задержала взгляд дольше, чем хотела.

– Я верю, что Радор будет моим.

Лесовой наклонился к ней, будто хотел поцеловать, и улыбнулся уже теплее, без насмешки, если такое существо, конечно, могло искренне улыбаться. Щёки Нивьи запылали, вместо мурашек по коже пробежал жар. Она разозлилась на себя за это, но ничего не сказала и не отпрянула, чтоб не настроить лесового против себя.

– У тебя горячее сердце, Нивья Телёрх. И я вижу, что ты умеешь верить. Позови его с жаром, какой я чувствую в твоей крови. Уверен, он не откажет.

Смарагдель провёл длинным пальцем от подбородка Нивьи по шее и отдёрнул руку, только притронувшись к ключицам. Нивья шагнула назад, и в тот же миг лесовой обернулся огромным чёрным зубром и незаметно растворился в подлеске.

Светляки сияли на тропе, словно спустившиеся с неба звёзды.

***

Нивья почти бежала, кутаясь в платок и не решаясь обернуться. Встреча с лесовым внушила ей смешанные чувства, но острее всего ощущался страх.

Страх холодной испариной выступал у неё на спине.

Страх стучал в её висках.

Страх колол её пятки.

Серо-лиловый густой сумрак клубился между лесных стволов, а по бокам от тонкой тропы мелькали тени – Нивья не сомневалась, что после того, как ей явился сам лесной князь, его подданные лешачата помчались смотреть на смертную девку, рискнувшую сунуться в Великолесье в самое опасное время, накануне весеннего празднования.

Свечка её давно прогорела до самого конца – разве явится Господин Дорог, если не соблюсти советы ворожеи Менты?

И где, где его искать? Попытаться ещё раз позвать словами наговора?

Тропа вильнула, обогнула валежник и вывела на небольшую поляну. На поляне горел костёр, и Нивья остановилась, всматриваясь: не лесовые ли ждут её у огня? Не бросятся ли на неё костлявые шустрые лешачата? Но нет, фигуры у костра были вполне себе человеческими. Более того, женскими.

Нивья шагнула вперёд, подобрав юбку и гордо вскинув голову. Другого пути у неё не было, только вперёд, по тропе, или назад, через избу и в деревню, признавая поражение.

Женщины у костра затихли, повернулись к пришелице. Все три незнакомки были взрослыми, если не сказать, что пожилыми, и совершенно точно их кожа не отливала зеленцой. Нивья почувствовала облегчение, но вид сохраняла невозмутимый и гордый.

– Живая кровяная девка в Великолесье пожаловала? – удивилась самая старшая из женщин. За поясом у неё блестел тоненький серп. – Стало быть, привело её что-то. Что-то одно привело, а что-то другое указало путь к нам.

– На огонь пришла? – предположила другая.

– Или сбежала с ложа князя лесного, – кивнула третья.

Нивья прошествовала к костру и, окинув женщин ледяным взглядом, произнесла:

– Ваши догадки неверны, госпожи. Я ищу Господина Дорог. Если вы можете сказать мне, как его встретить, то я буду рада выслушать ваши советы. Если нет – справлюсь и сама.

Женщины склонились друг к другу, как подружки, живо шепчущиеся о чём-то. Нивья ждала и незаметно приблизилась к костру, чтоб прогнать мурашки и отогреться немного, но пламя, на диво, совсем не давало тепла, так, светило только.

– Иди за светляками, – вымолвила первая, недоверчиво оглядывая Нивью с головы до ног. – Они – его слуги. Но сперва сядь с нами и расскажи, как вышло так, что живая пришла сюда по своей воле и требует того, в кого не верит до конца?

Нивья сжала кулаки. Сидеть со старухами у костра? Ни в жизнь! Ей нужно спешить, некогда болтать по пустякам. И откуда женщина знает, в кого она верит, а в кого – нет?

– Ты не волнуйся, медноволосая, – проскрипела вторая женщина. В седых волосах у неё темнели пёстрые совиные перья. – Успеются твои дела, не утечёт времечко. Я послежу.

Третья женщина только посмотрела на Нивью тёплыми золотистыми глазами и ласково похлопала по траве. Невероятно, но от её взгляда тревоги Нивьи притупились, сердце перестало рваться из груди, и она, удивляясь сама себе, послушно присела к костру.

– Для чего тебе Дорожник? – спросила золотоглазая. Она доверчиво взяла Нивью за руку, и Нивья даже не дёрнулась, только вздохнула. В чащобе за опушкой мелькали острые лица лешачат.

– Он увёл моего Радора в услужение лесному князю, – призналась Нивья. На сердце вернулась тяжесть, но стала не такой жгучей, просто горькой. Нивья вдруг поняла, как устала.

– Ты очень сильно любишь своего Радора? – спросила старуха.

Этот вопрос застал Нивью врасплох.

«Любишь Радора»…

Радор был красавцем. Сильным, высоким, взрослым, немногословным. Мужчиной. Не пареньком, бестолково бахвалящимся перед девками. Нивья вспомнила прошлое лето, хмельной жаркий август, когда Радор впервые позвал её купаться на реку без подружек. Вспомнила студёную речную воду, и как потом они с Радором нашли заросли ежевики, спелой до угольной черноты, горячей от солнца и пьяной от зрелости. Они срывали ягоды и ели гроздьями, а потом, потехи ради, Нивья сунула ягоду Радору в рот. Красный сок стекал по его губам, и Нивья целовала Радора, целовала до помутнения в голове, а Радор кормил её ежевикой прямо с ветки, и ягоды лопались, падали Нивье в вырез платья, оставляя на белой коже пурпурные следы, а горячие пальцы Радора сжимали её бёдра и настойчиво двигались наверх, выше и выше задирая подол. Аромат ежевики, тяжёлое дыхание, изнуряющий зной – всё тогда вело Нивью к неописуемой истоме, и после того дня она уже не могла представить, что отдаст Радора другой.

Вспомнила и зимние вечера, когда они искали уединения везде, где можно. Хлев во дворе, где пахло навозом, зато на соломе лежалось мягко и тепло. Вспомнила и самый постыдный случай – когда отец Радора уехал в город вместе с младшими сыновьями, и мать разрешила пригласить Нивью на чай с пряниками. Когда мать Радора ушла кормить скотину, Нивья первая кинулась к Радору, осыпала поцелуями, а он посадил её на стол, едва не перевернув обжигающий самовар, и нырнул под подол, так пылко и долго целуя, что Нивья не могла сдерживать стонов. Она до сих пор не могла понять, видела ли их тогда мать Радора…

На щеках Нивьи проступили пятна, похожие на маковые лепестки.

Многие мужчины смотрели на Нивью с вожделением. Но думалось ей, что Радор такой один, что только он может с рвением и жгучей лаской заботиться не только о своей усладе, но и о самой Нивье.

– Я люблю его, – с вызовом ответила Нивья, глядя на золотоглазую женщину. – Мой Радор должен быть только со мной.