сознания понимая, что мы зашли слишком далеко от поцелуя, о котором она просила, а также чувствуя, что вот-вот кончу в свои брюки от «Хьюго Босс», если она продолжит в том же духе. Я ощущаю ее жар даже через слои одежды, ее бесстыдные движения намекают на то, что между ног она стала податливой и влажной.

Проклятье, я хочу это увидеть. Хочу увидеть ее киску. Мои мысли поглощены только безумным желанием хоть одним глазком взглянуть на нее.

– Я хочу увидеть твою киску, – хрипло заявляю я, приподняв голову.

– Мою… киску? – Она говорит это слово так, будто никогда раньше не произносила его вслух.

– Да. – Мой голос сейчас напряженный, полный отчаяния, и, черт побери, я никогда не испытывал такой агонии. Словно я на самом деле сгорю, если не получу желаемого, если хотя бы мельком не увижу ее скрытое от посторонних глаз местечко.

Зенни судорожно выдыхает, опуская руку с моего пиджака себе на подол сарафана, медленно задирая его до талии, пока я снова впиваюсь в ее губы, зарываюсь лицом в ее шею и целую каждый дюйм ее обнаженной над воротничком кожи. Я кусаю ее за ухо, за подбородок, нащупываю ее руку и помогаю ей задрать подол выше. Мы делаем это вместе, это запретное действие, это недозволительное откровение.

Ее запретное тело.

Это слово «запретный» вонзается в мой разум, вызывая во мне в равной степени всплески вожделения и страха. Потому что да, я не должен ее целовать, не должен молить, чтобы она показала мне свое самое сокровенное местечко, не должен накрывать ее руку своей, когда она скользит вверх по обнаженному бедру, но это безумно сексуально и в то же время безнравственно. Это подло даже для Шона Белла.

Плохо. Порочно. Скверно.

Перед глазами мелькает разочарованное лицо Элайджи, и я разрываю наши объятия, отступая на шаг. Зенни замирает, ее рот все еще влажный и приоткрытый после наших поцелуев, а в руке она сжимает задранный до середины бедра подол. Ее шелковистая темная кожа поблескивает на солнце, и, прежде чем она опускает сарафан, я замечаю проблеск белого хлопка между ее ног.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не застонать. Обычно я трахаю женщин, которые носят белье «Ла Перла» или «Агент Провокатор», но почему-то при виде этих простых хлопчатобумажных трусиков мой член пульсирует, оставляя влажное пятно на ткани брюк. Мне нужно отвернуться от нее, чтобы взять себя в руки.

– Шон?.. – неуверенно окликает она, и, когда я снова поворачиваюсь к ней, на ее лице отражается беспокойство, которое быстро перерастает в смущение.

Какого хрена я наделал?

– Прости, – бормочу я. – Мне так жаль. Мне… мне нужно идти.

И я ухожу так быстро, как только могу, заставляя себя не оглядываться на зацелованную до беспамятства монахиню, все еще сидящую на столешнице.

* * *

Проклятье.

Черт. Черт. Черт.

Я поцеловал младшую сестру Элайджи. Монахиню, ой, простите, послушницу, с родителями которой мои родители до сих пор отказываются разговаривать. Ту, которая в настоящее время доставляет жуткую головную боль моей фирме, подрывая ее репутацию, и в довершение всего мне даже не удалось поговорить с ней о сделке.

Ни слова.

Валдман будет взбешен. И Элайджа тоже.

А теперь, вероятно, и Зенни тоже разозлится, и на то у нее есть весьма веская причина.

Что со мной не так? Шон Белл не занимается подобной хренью! Он получает то, что хочет, трахается с кем хочет и продолжает жить в свое удовольствие без чувства вины, без каких-либо обязательств, пользуясь успехом во всех начинаниях.

Я нервно провожу рукой по волосам, распахиваю дверцу «ауди» и забираюсь внутрь. Но едва успеваю завести машину, как загорается экран телефона.

Элайджа.

Дерьмо. Ладно. Знаете что? На самом деле это даже хорошо. Это прекрасно. Не нужно бояться, Шона Белла не испугать.

– Привет, дружище, – говорю я, отвечая на звонок. – Что случилось?

– Это у тебя что случилось? – сухо отвечает Элайджа. – Ты же мне звонил.

– А, точно, – соглашаюсь я.

Верно.

– Короче, э-э-э… – Я отъезжаю от тротуара на проезжую часть, пытаясь привести свои мысли в порядок, и не обращаю внимание на то, как молния на ширинке натирает мой возбужденный член. – Твоя сестра, Зенобия.

– Ты видел ее прошлым вечером? Я привел ее с собой на это мероприятие… и хотел, чтобы ты подошел и поздоровался с ней. Думаю, вы давненько не встречались.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не начать биться головой о руль.

– Ага. Сто лет не виделись. Да, я ее встретил.

И едва не поцеловал. А потом все-таки поцеловал ее сегодня и почти заставил показать мне свою киску, пока другая монахиня находилась в соседнем помещении.

– Хорошо, я рад, что тебе удалось ее увидеть. – Голос Элайджи звучит по-настоящему счастливым, и меня охватывает незнакомое чувство вины.

– Да, значит… теперь она монахиня?

– Она хотела стать монахиней еще с подросткового возраста. Разве я никогда не рассказывал тебе об этом?

– Определенно, нет, – отвечаю я, направляясь обратно в офис. – Трудно было с… ну, знаешь? С твоими родителями? Они ведь хотели внуков и все такое?

– А-а-а! Никакой пустой болтовни сегодня? – весело интересуется Элайджа. – Да, было нелегко, но сейчас все в порядке. В какой-то момент они должны понять, что нам с Зенни позволено жить своей собственной жизнью. Вероятно, нам следовало облегчить им задачу и взбунтоваться в старших классах, вместо того чтобы ждать окончания школы, но так уж вышло. И к чему весь этот разговор?

– Э-э-э. Ну, мы с Зенни вроде как теперь работаем вместе. Или против друг друга, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Элайджа сразу же настораживается.

– О чем ты говоришь?

Я рассказываю ему о сделке со строительством и о том, что сестры милосердия доброго пастыря пожаловались прессе об их предстоящем выселении. И я собираюсь рассказать ему о поцелуе, правда собираюсь, когда он перебивает.

– Слушай, ты знаешь, что я ничего не имею против того, что ты делаешь или как зарабатываешь свои деньги, но, если ты хоть как-то обидишь Зенни или ее сестер, тебе придется жестоко поплатиться.

– Ого, дружище, я не собирался никого обижать…

– Я серьезно, – предупреждает Элайджа. – Зенни мечтала об этом почти десять лет, ей приходилось мириться с недовольством наших родителей и издевками ее друзей, она усердно трудилась, чтобы выполнять свои обязанности в качестве послушницы, пока получала диплом медсестры. Не порть ей жизнь.

– Да я и не собираюсь!

– Шон.

– Элайджа.

– Я тебя знаю и знаю, что ты делаешь с людьми, которые встают у тебя на пути,