Анжелика вновь вспомнила об отце Верноне, с которым она плавала на «Белой Птице» и который погиб от руки английского пастора.

«О, мой друг! Почему вы умерли? Вы видите, я в Квебеке, как вы и просили…»

Она обхватила голову руками, стараясь восстановить в памяти уже забытые черты его лица и разгадать ту тайну, которую она читала в его глазах.

«Он любил меня!» — подумала она. — Я уверена, что он меня любил».

Анжелика была настолько поглощена этим немым диалогом с призраком, что забыла, где она находится и сколько прошло времени.

Со стороны казалось, что она полностью погружена в молитву, и та сосредоточенность, с которой она предавалась медитации, поразила всех присутствующих в храме.

Все взгляды были прикованы к белокурому затылку этой знатной дамы, которая в такой униженной позе распростерлась перед алтарем.

— Неужели она так набожна? — прошептала мадам де Меркувиль на ухо соседке, мадам Дюперэн. — Ну, это уж слишком! Уверяю вас, я уже больше ничего не понимаю… после всего, что нам рассказали об этих людях! Что они безбожники, враги Церкви… Что они даже не воздвигли у себя в колонии Крест! Ах, моя дорогая, кому же верить после этого…

Звон колоколов прервал размышления Анжелики и вернул ее к действительности. Она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на тех, среди кого ей придется прожить некоторое время.

Возле нее, откинув голову назад и скрестив на груди руки, стоял Жоффрей. Какие мысли одолевали его? Были ли его чувства подобны тем, что испытывала она? Он казался удовлетворенным, но по тем ли причинам, что и она?

Справа от нее — Виль д'Аврэй, очень похожий на набожного петуха. Так как он в самом деле любил бывать в церкви и молиться. Позади находились Пискаретт и еще два индейских вождя: гуронов и алгонкинов. А за ними — причудливое смешение пестрой толпы. Тут было великое множество индейцев в индианок, одни — полуголые, другие — завернутые в одеяла. Бок о бок с ними стояли элегантные господа: дамы в корсетах, офицеры в парадных мундирах, трапперы, обросшие к бородатые, в одежде из замши. Многие француженки носили крестьянские головные уборы из своих родных мест, другие — белые чепцы.

Повсюду были дети, один — светловолосые и светлоглазые, другие — смуглые, с блестящими черными глазами индейцев.

Справа стояла матушка Буржуа, окруженная своими «дочерьми». Их бледные лица выражали искреннюю радость от того, что, наконец, они добрались до Квебека. В толпе легко было распознать новых иммигрантов, прибывших в этот самый день, по их худобе, бледному цвету лица, покрасневшим векам и общему жалкому и затравленному виду, привезенному из Старого Света. Все это пройдет, достаточно им будет получить несколько арпанов земли или же начать охотиться.

Для этих вновь прибывших людей сегодняшняя церемония была едновременно началом и концом.

Для них, приехавших в Канаду в поисках лучшей жизни, старое королевство отдалялось подобно тяжелогруженому кораблю, увозящему их прошлое.

Маргарита Буржуа подняла голову, встретилась взглядом с Анжеликой и заговорщицки улыбнулась ей. В последний раз они виделись в Тадуссаке. «Ну вот, видите! Все устроилось наилучшим образом», — казалось, говорила эта улыбка.

Анжелика улыбнулась ей в ответ и почувствовала общее дружелюбие и теплоту окружавших ее людей.

И лишь одна женщина свирепо взглянула в ее сторону.

Она стояла немного позади, с правой стороны, на коленях. Вся ее напряженная поза, с резко выпрямленной спиной, выражала гнев и непреклонность.

Очень высокая, одетая как бы в глубокий траур, но с пышностью, подобающей самой знатной даме. Ее взгляд, брошенный на Анжелику, был подобен острой бритве. Затем она отвернулась и подчеркнуто сосредоточенно стала созерцать витраж. Всем своим видом она хотела показать, что не замечает окружающих. Полумрак базилики освещал острые черты ее бледного, как мел, лица. «Маска смерти», — подумала Анжелика. Опущенные вниз углы ее узкого, ярко накрашенного рта, похожего на шрам, придавали выражение глубокой скорби ее мертвенно-бледному лицу. Ее руки так сильно дрожали, что казалось, объемистый молитвенник вот-вот выпадет из них.

Одного взгляда было достаточно Анжелике, чтобы понять, что перед ней воинственная Сабина де Кастель-Моржа.

* * *

Одну за другой Анжелика отстегивала булавки, которыми был прикреплен жемчужный пластрон к ее голубому платью, и складывала их в чашу из оникса. Зеркало в деревянной золоченой раме отражало ее лицо, подобное распускающемуся цветку утренней зари, на котором сияли зеленые глаза, блеском своим спорящие со сверканием алмазов в ее ушах. Но почему ее отражение было хотя и ослепительным, но слегка замутненным? Причиной этого, несомненно, был горячий пар, поднимающийся из приготовленной для нее ванны. Она попыталась протереть зеркало, но это ни к чему не привело.

Из этого Анжелика сделала вывод, что она немного пьяна. Но это было и неудивительно, после всех событий сегодняшнего дня и после всего выпитого.

Лишь глубоко за полночь ей удалось наконец остаться одной. И теперь она даже находила некоторое расслабляющее удовольствие в таком скучном занятии, как отстегивание булавок.

Это чудесное платье ее не предало. Они с ним оба соблюдали тот договор, который заключает Женщина и ее Наряд, тот секретный договор, который помогает им взаимодействовать в их красоте.

Теперь она была счастлива, оставшись одна. За долгие годы ее свободной жизни она отвыкла от светского этикета, и ей показалось, что она уже не сможет снова стать придворной дамой, окруженной слугами и лакеями. Во всяком случае, не так сразу… К тому же существовала проблема с цветком лилии на ее плече — этим позорным клеймом, из-за которого она могла довериться только самым преданным служанкам.

Тем хуже! Она предпочитала уколоть себе пальцы булавками, но зато наслаждаться какое-то время одиночеством.

Она наконец сняла пластрон, расстегнула корсаж и, отбросив их подальше, вздохнула с облегчением. Затем она распустила волосы. Зеркало, покрытое по-прежнему облаком пара, отражало ее, стоявшую в тончайшем прозрачном белье, сквозь которое просвечивала белизна ее кожи и двумя более темными пятнами обозначились кончики груди.

Над зеркалом висело громадное распятие из серебра и слоновой кости. В доме Виль д'Аврэя распятия были повсюду, но они были так искусно выполнены, что казались украшениями, а не предметами культа.

Сняв рубашку, Анжелика осталась обнаженной. Она подобрала волосы лентой и приблизилась к ванне. Еще раз вздохнув, она вступила в теплую воду. Дневная усталость исчезла. Ее охватило блаженство, все мысли ушли, и, опершись головой о край ванны, она погрузилась в мечтания.

Она была в Квебеке.

И для нее это звучало почти столь же торжественно, как в тогда, когда она осознала, что ОНА БЫЛА В ВЕРСАЛЕ.

Важно было оценить, какой путь ей пришлось преодолеть, чтобы сейчас праздновать эту победу.