— У этого корабля очень необычная форма, — тараторил Буллфинч, ведя Эндрю на нос судна, откуда открывался лучший вид на палубу. — У него два гребных колеса, и вон те двадцатипятифутовые хреновины за кормой — это броня, защищающая их.

— А мне казалось, что винты лучше, чем колеса, — перебил его Эмил.

— Лучше для операций на глубокой воде, это правда, но Великое море представляет собой очень интересный водоем. У нас нет почти никаких его карт. Мы даже не знаем, есть ли где-нибудь на юге, возле Карфагена, пролив во Внутреннее море и как далеко на восток и запад можно отсюда дойти.

Эндрю почувствовал, что Буллфинч снова собирается выступить со своим любимым предложением. Они уже отослали один корабль на юг, чтобы проверить наличие пролива, и он не вернулся. Эндрю не мог позволить им рискнуть еще одним судном.

— Рассказывайте об этом корабле и не отвлекайтесь на посторонние вещи, пожалуйста, — негромко произнес он.

— Э-э, ну да, конечно, сэр. Я как раз хотел сказать, что вдоль восточного берега очень много отмелей и подходы к рекам практически недоступны. Но наше судно построено по образцу кораблей, которые иногда использовались во время Гражданской войны. Если нужно, оно пройдет и по глубокой воде, но идеальная акватория для него — прибрежные отмели и речные русла. Оно трехкилевое, сидит в воде всего на шесть футов, имеет почти плоское дно и руль, который может быть поднят, если станет совсем мелко.

Буллфинч, чувствуя себя в своей стихии, засыпал своих слушателей кучей судостроительных деталей.

— Водоизмещение около тысячи тонн… бронированный каземат… — Адмирал показал на приземистую черную надстройку, тянувшуюся почти по всей длине судна. — Обшивка — два дюйма брони и два фута дуба. Ни один из снарядов, с которыми нам до сих пор приходилось иметь дело, не пробьет эту стену.

Они спустились на батарейную палубу. Пэт восхищенно похлопал одно из орудий.

— Какие красавцы! — воскликнул он. — Завидую я вам, морякам, — у вас такие тяжеленные пушечки. Куда уж нам, полевым артиллеристам, за вами угнаться!

— По четыре орудия с каждого борта, все гладкоствольные. Но самое главное орудие у нас впереди.

Эндрю следовал за Буллфинчем, пригнув голову, чтобы не стукаться макушкой о низкий потолок каземата.

— Наш первый «пэррот», стреляющий стофунтовыми снарядами, — гордо возвестил Буллфинч, любовно поглаживая огромную пушку. — Дальность стрельбы — четыре мили.

Пэт склонился над орудием, глядя вдоль ствола в отверстие орудийного порта. Его лицо расплылось в широкой улыбке.

Наконец Буллфинчу с трудом удалось уговорить ирландца отойти от орудия, и он повел их на корму. Они вскарабкались вверх по узкому трапу и оказались в бронированной рубке. Вид наружу был только сквозь узкие щели на уровне груди Эндрю.

— Обычно капитан управляет судном с открытого мостика наверху, а здесь он будет находиться только во время боя, — пояснил Буллфинч. — Поскольку у судна слишком высокая осадка для нормальной нижней палубы, машинное отделение располагается прямо за нами и находится в основном выше ватерлинии. У нас там самая толстая броня, мы уложили дополнительный слой железа и дуба изнутри, и к тому же вокруг самой машины устроены угольные бункеры. Кубрик, дополнительные запасы угля и боеприпасов размещаются в трюме, но обычно матросы спят в гамаках прямо на батарейной палубе.

Лицо Буллфинча лучилось от гордости. Как правило, адмиралы не водят экскурсии по кораблям, но для военно-морских сил, состоявших всего из шести уцелевших броненосцев так называемого 1-го флота на Внутреннем море, спуск на воду первого настоящего боевого корабля здесь, на Великом море, был исключительно важным событием.

— В следующем месяце мы спустим со стапелей «Франклин», и у нас будет отличное судно для глубокой воды. С шестью сторожевиками тяжело патрулировать все море.

— Я знаю, Буллфинч. Не забывайте, что я на вашей стороне.

— Извините, сэр. Просто мне уж очень хочется, чтобы осуществилась наша с Джеком Петраччи мечта о постройке нового корабля, где можно было бы сажать и заправлять дирижабли. Тогда мы смогли бы намного увеличить дальность наших разведывательных рейдов и не спускать глаз с этих язычников на юге.

— Может быть, в следующем году нам выделят больше средств.

Буллфинч печально покачал головой.

— Сэр, не окажете ли вы честь мне и моей команде, выпив с нами чашечку чая?

Эндрю заметил, как Винсент нетерпеливо дернулся при упоминании этой непредвиденной задержки.

— В другой раз, — улыбнулся он. — Мне кажется, что наш генерал Готорн сначала хочет завершить официальную часть визита. Возможно, сегодня вечером мы придем сюда с ниппонским послом.

— Буду очень рад вас видеть, сэр.

Вслед за Буллфинчем они вернулись сначала на батарейную палубу и затем на воздух, где Эндрю вновь пришлось выслушать надрывный свист боцманской дудки и принять участие в морской церемонии прощания. Наконец они вновь почувствовали под ногами твердую землю.

— Небось эти свихнутые моряки дудят в свои свистульки и салютуют каждому, кого увидят, даже когда идут выливать ночной горшок, — проворчал Пэт.

Теперь роль гида взял на себя Винсент. Они покинули территорию верфей и направились обратно в город. Поднявшись на вершину пологого холма, отделявшего доки от остальной части поселения, Эндрю заметил несколько бревенчатых складов, каждый из которых был сто с лишним футов в длину и сорок футов в высоту. Ниже по склону располагались мастерские. Вдруг из дверей ближнего к ним здания вышел Чак Фергюсон.

Широко улыбаясь, Фергюсон направился им навстречу. Приблизившись к Эндрю, он вскинул руку к виску, приветствуя командира.

— Как твои легкие, Фергюсон? — спросил Эмил, ощупывая инженера придирчивым взглядом. Не дожидаясь ответа, доктор приложил ухо к груди Чака.

— Спасибо, сэр, все хорошо.

— Тихо! Делай глубокие вдохи.

Фергюсон начал глубоко дышать и закашлялся.

— Дядя Дрю!

Из мастерской пулей вылетел трехлетний бутуз, одетый в синий мундирчик Армии Союза и обшитые белым кантом голубые брючки военно-воздушных сил. Подбежав к Эндрю, он вытянулся по струнке и отдал ему честь. Сохраняя серьезное выражение лица, Кин ответил ему тем же.

— Он все еще кашляет, доктор.

Мать ребенка, Оливия, подошла к ним, держа на руках младенца. Ответив улыбкой на приветствие Эндрю, она вновь обратилась к Эмилу.

— Он просто не вылезает из этой проклятой мастерской, даже когда они изготавливают газ для дирижаблей, — поведала она доктору, бросив на мужа обеспокоенный взгляд.

Глядя на молодую пару, Эндрю почувствовал, как в его груди разливается тепло. Оливия была дочерью слуги Марка, человека, который возвысился до положения сенатора. Она была одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел, пока взрывом на пороховом заводе ей не обожгло лицо, руки и ноги. Для спасения ее жизни Эмилу и Кэтлин пришлось превзойти самих себя. Жена Эндрю не отходила от постели несчастной обезображенной женщины несколько недель и была абсолютно уверена, что именно любовь Чака придала Оливии сил и не позволила ей умереть. «Я знаю, что ее внутренняя красота осталась при ней, — сказал Чак, — и всегда буду видеть ее красавицей».