Даже с думской трибуны, пытаясь найти причину творящимся в стране безобразиям, уже всерьёз спрашивали: «Глупость это или измена?» Глупости-то на Руси всегда хватало, а вот вкупе с предательством, не перешибёт ли она хребет государственности? Говорили о безвольности государя, о связях императрицы-немки с германским верховным командованием. Никак не могли забыть и покойного уже Распутина, с особым смаком рассказывая о его любовных утехах и о связи с самой Александрой Фёдоровной.

Арина зажимала уши… Господи! Ну, ладно – этому развратному мужлану поделом, но императрицу зачем марать?

Только в начале марта поезд пробился к фронту. Зелёная краска на некогда новом паровозе выгорела, вагоны по торцам густо обросли в пути снегом-липухой. По заснеженным карпатским долинам перекатывалась близкая артиллерийская канонада. На невзрачной захолустной станции царил хаос: вдоль и поперёк стояли телеги и сани, раненые ковыляли на самодельных костылях, прыгали, опираясь на плечи сестёр милосердия.

Воздух курился многолюдным морозным дыханием, солнце блестело в грязно-сером накатанном ногами снегу. Иногда кто-нибудь из санитаров поскальзывался, выпускал из рук носилки и раненый, отчаянно матерясь, съезжал забинтованной головой в этот оледенелый снег.

Арина бегала, тщетно пытаясь навести порядок; рука её то пряталась в муфточке, то взлетала, – грозя, указывая, отмахиваясь. Голос властно нёсся вдоль состава:

– Не напирай, успеете! Дайте дорогу носилкам… Тяжёлых – в этот вагон. Слышите?

Железнодорожная водокачка обледенела от крыши до фундамента. Сосульки огромными прозрачными сталактитами сверкали на солнце, как в сказочной пещере. Бесхозная вода дотекла до путей, превратившись в бугристый лёд. Неловко выставив для равновесия руку, Арина неуверенными шажками скользила идущей навстречу Ольге:

– Мне казалось, я видела уже всё, но это!.. Лазарет переполнен, самого элементарного: бинтов, йода – нет. Часть раненых держали в товарных вагонах на запасном пути. Почти все окоченели от мороза, живых единицы.

– А начальник госпиталя что?

– Ради бога, Оля! Ты же видела его – жалкий старик. Всё плачется, разжалобить хочет. Да за такое!.. Ну его, пусть идёт куда хочет, только под ногами не путается.

– А я начальника станции никак не найду, говорят, сбежал. Боюсь, слухи о том, что австрийцы прорвали фронт, не выдумка.

Разговаривая, почти не видели друг друга, – суетливо смотрели по сторонам, изредка покрикивали:

– Дальше… дальше несите, там вагоны ещё пустые… Ты видела, сколько солдат на станции шатается? И ни одного офицера. Говорят – дезертиры. Австрийцев не так боюсь, как их. Ариш, отойдём в сторону – мешаем.

– Знаю, ругалась недавно с несколькими – в вагоны рвались. Как хочешь меня обзывали.

Мимо пробегала кастелянша Коновалова, споткнулась о брошенный кем-то костыль, на ходу крикнула:

– Арина Сергеевна, вас какой-то офицер спрашивает.

– Неужели в этом хаосе ещё офицеры остались? – Арина посмотрела вслед кивку Коноваловой, туда, где у приземистого станционного здания остро уткнулись в самое небо заснеженные ели, и сердце её вдруг настойчиво застучало под самое горло.

Беспомощно оглянулась – Ольга, неловко поскальзываясь, уже убегала куда-то. Бросила…

Снежинка застряла в ресницах, Арина захлопала глазами, попыталась смахнуть её касательными движениями указательного пальчика, от растерянности уронила муфточку.

Они присели возле муфточки одновременно – Арина и высокий подтянутый штабс-капитан, повязанный поверх шинели башлыком.

– Здравствуйте, Арина Сергеевна… Случайно узнал, что ваш поезд будет на станции. Решил попытать счастья, – а вдруг и вы здесь.

Арина справилась с растерянностью, осторожно высвободила муфточку из руки офицера, строго сдвинув тонкие брови, поднялась.

– Как некстати, Владислав Андреевич… Вы же видите, что здесь творится.

– Мы столько лет не виделись, а я как всегда – некстати. Впрочем, ничего другого я не ждал.

Он оглянулся на звон выбитого оконного стекла, – в станционном здании видно уже хозяйничали дезертиры. Обеспокоенно сказал:

– Прикажите уводить отсюда эшелон. С позиций дезертировал целый полк, всех офицеров перебили. Они сейчас опаснее, чем австрийцы, да и сами австрийцы могут появиться каждую минуту. Брешь ничем не прикрыта.

– Это ещё один повод к тому, что я не должна терять времени. – Арина демонстративно повернулась к Резанцеву спиной, торопливо пошла вдоль поезда, на ходу крикнула вверх, стоящей в дверях вагона сестре: – Аглая, не набивай вагон, отправляй в седьмой и девятый.

Резанцев нагнал Арину, пошёл рядом, подстраиваясь под её шаг и на ходу стаскивая кожаные перчатки.

– Послушайте, я скакал к вам восемь вёрст, по пути напоролся на австрийский разъезд, чудом ушёл от дезертиров, и всё ради того, чтобы получить такой приём?

– Извините, не до приёмов. А за предупреждение спасибо.

– Послушайте…

Арина лавировала в толпе, останавливала санитаров с носилками, что-то спрашивала у раненых, ласково подгоняла ладонью в спину ковыляющих на костылях: «Ничего, сейчас в поезде отогреетесь, у нас тепло».

Растерянность от встречи прошла, она снова чувствовала себя хозяйкой. Чтобы держаться рядом с Ариной, Резанцеву приходилось торопливо обегать неожиданно стоящие поперёк дороги носилки, поддерживающих друг друга раненых солдат, бестолково суетящихся сестёр.

Создавая ему неудобства, Арина специально вклинивалась туда, где погуще…

– А вы как думали, Владислав Андреевич: вся жизнь – сплошные победы?

– Да послушайте же, всё намного серьёзнее, чем…

Недоговорив, Резанцев взволнованно вскинул голову, глядя куда-то поверх здания железнодорожной станции. Нарастая, приближался звук раскалённого сверла свистящего в неподатливом металле. Суета настороженно притихла, и вдруг где-то за станцией, содрогая землю, взметнулся чёрно-огненный столб взрыва, потом – один за другим – ещё несколько.

В подступающем к станции лесу густо посыпался с деревьев мохнатый снег, комья мёрзлой земли застучали по железным крышам вагонов. Арина испуганно вжала голову в плечи. Резанцев, прикрывая её сгорбившейся спиной, покровительственно прижал к себе, кричал в самое ухо:

– Немедленно уводите поезд из-под обстрела. Сейчас они скорректируют огонь и накроют станцию.

Арина вырвалась из его рук, побежала, попав в самый эпицентр поднявшейся паники. Лошади с испуганным храпом взвивались на дыбы, опрокидывали телеги с ранеными, люди в растерянности метались, падали. Резанцев шёл, расталкивая кого-то на её пути, уговаривая, – ни слова она не понимала, да и не пыталась понять, только приговаривала, будто бы не ему, а самой себе:

– Мы не тронемся с места, пока не погрузим последнего раненого… Не тронемся. – И, спохватившись, кричала пожилому санитару на подножке вагона: – Петрович, они не видят наших красных крестов, флаг подними, флаг…

Воющий звук, приближаясь и разбухая, лопнул в стене водокачки, брызнул красными обломками кирпича перемеженного с хрустальным блеском ледяного крошева. И завыло раз за разом, загрохотало. Полетели щепки стоящих на соседнем пути товарных вагонов, комья снега и земли, дребезги черепичных крыш.

Снарядом разнесло высокий штабель шпал, – легко как спички взметнулись в небо,