Звуки разгружающихся в восточном котловане самосвалов постепенно смолкли, как и рокот галеонов.

Словно помогая ему, воздух застыл, облепив его липкой массой. Даже самый легкий ветерок не отвлекал его. Только жгучие лучи солнца пронзали тишину дня.

В такие моменты сладкая вонь свалки могла ввергнуть его в прострацию, обостряя восприятие.

Он потерял счет времени, поэтому не мог сказать, сколько прошло минут, прежде чем услышал голос. Поначалу не понял, что он говорит, потом все-таки разобрал.

— Отец?

Голос мягкий, мог принадлежать и мужчине, и женщине.

Ник Собачий Нос ждал, по-прежнему медленно и глубоко втягивая в себя воздух.

— Отец, Отец, Отец?..

На этот раз вопрос задали четыре или пять голосов, как мужских, так и женских.

Оглядев котлован, Ник убедился, что он по-прежнему в одиночестве. Как такое могло быть, он не знал, но голоса определенно доносились снизу, из утрамбованной массы мусора, поднимаясь по трещинам из… Откуда?

— Почему, Отец, почему, почему, почему?..

В голосах слышалось крайнее недоумение, сходное с тем отчаянием, которое испытывал Ник.

— Кто вы? — спросил он.

Ответа не получил.

— Кто вы?

Дрожь пробежала по поверхности котлована. Короткая. Едва заметная. Но поверхность не поднялась и не опустилась.

Ник почувствовал, что загадочное существо или существа уходят.

— Чего вы хотите? — спросил он, поднимаясь.

Жаркое солнце. Застывший воздух. Смрад.

Ник Фригг стоял на дне котлована один. Под ногами никакого шевеления более не чувствовалось.

С куста с огромными розово-желто-белыми розами Обри срезал одну для Карсон, счистил со стебля шипы.

— Этот сорт называется «Французский аромат». Благодаря этому удивительному разноцветью я нахожу его самым женственным в моем розарии.

Майкл с улыбкой наблюдал, как неловко берет Карсон розу. Словно опасалась уколоться шипом. С другой стороны, к розам она не привыкла. Пистолет появлялся в ее руке гораздо чаще.

Несмотря на невинное личико и широкополую шляпу, хозяин сада и дома казался в розарии таким же инородным телом, как и Карсон.

За десятилетия, отданные преступной деятельности, Обри Пику никого не убил, даже не ранил. Никого не ограбил, не изнасиловал, ничего не вымогал. Зато сильно облегчал жизнь другим преступникам, убийцам, ворам, насильникам, рэкетирам.

Изготовлял поддельные документы высочайшего качества: паспорта, свидетельства о рождении, водительские удостоверения… Продал тысячи единиц оружия.

Если к Обри приходил человек с эффективным планом нападения на инкассаторский броневик или на оптового торговца бриллиантами, тот предоставлял необходимую сумму для подготовки и проведения операции.

Его отец, Морис, был адвокатом, который умел убедить присяжных присуждать астрономические суммы по гражданским искам, предъявляемым большим корпорациям от индивидуумов или групп граждан, вроде бы пострадавших от употребления того или иного продукта, произведенного корпорацией. Некоторые коллеги прозвали его Морис Молочник за способность выдаивать ведра прибыли из присяжных, тупых, как коровы. Стараниями Мориса Обри окончил Гарвардскую юридическую школу. Старший Пику рассчитывал, что сын продолжит разрабатывать найденную им золотую жилу и тоже будет терроризировать большие корпорации, выдаивая из них многие миллионы долларов.

Но, к разочарованию Мориса, Обри нашел закон скучным, даже при столь циничном его использовании, и решил, что может причинить обществу не меньше вреда, действуя за рамками правового поля. И хотя отец и сын крепко поругались, со временем Морис стал гордиться своим мальчиком.

Сына Молочника лишь дважды привлекали к суду. И оба раза он избежал наказания. Когда старшина присяжных объявлял вердикт: «Невиновен», присяжные стоя аплодировали Обри.

Чтобы не доводить дело до третьего обвинения и суда, который мог закончиться совсем другим приговором, Обри тайно пошел на сделку с прокуратурой. Сдав десятки бандитов, которые так и не поняли, как полиция вышла на них, он в семьдесят пять лет отошел от дел, сохранив безупречную репутацию, как в преступном мире, так и среди своих почитателей.

— Я больше не торгую оружием, — напомнил им Обри. — Ни большим, громким и вышибающим двери, ни каким-то другим.

— Мы знаем, что ты на пенсии…

— И это правда, — заверил ее Обри.

— …но друзья у тебя остались.

— Вот эта роза называется «Черный бархат». Красное здесь такое темное, что кое-где кажется черным.

— Мы тебя не подставляем, — продолжила Карсон. — Ни один прокурор не станет тратить тысячи часов, чтобы отправить за решетку старика-садовника.

— А кроме того, ты сможешь имитировать болезнь Альцгеймера и растрогать присяжных до слез, — вставил Майкл.

— «Французский аромат» — самая красивая роза, но мне представляется, что тебе куда больше подходит «Черный бархат», — Обри смотрел на Карсон.

— Нам нужны два пистолета «дезерт игл» под патроны калибра «ноль пять магнум».

— Они нам действительно нужны? — спросил Майкл, на него произвели впечатление запросы Карсон.

— Я же сказала «громкие», не так ли? Будь у тебя два сердца, хватит одного выстрела в грудь из такого калибра, чтобы разом остановить оба.

Обри протянул розу «Черный бархат» Карсон, которая с неохотой взяла и ее. Теперь держала по цветку в каждой руке, пребывая в явном замешательстве.

— Почему не получить их через полицию? — спросил Обри.

— Потому что мы собираемся убить человека, который выйдет из зала суда, свободный и смеющийся, даже если мы и сможем убедить прокурора предъявить ему обвинение, — солгала Карсон.

В тени шляпы глаза Обри заинтересованно поблескивали.

— Микрофонов на нас нет, — заверила его Карсон. — Можешь нас ощупать.

— Конечно, мне хочется тебя ощупать, дорогая, но не в поисках микрофона, — улыбнулся Обри. — И говорите вы совсем не так, как бывает, когда разговор записывается на пленку.

— Для «игл» нам нужна сотня патронов «50АЕ» весом 325, пули с затупленными наконечниками.

— Страшное оружие. Скорость пули на выходе из ствола составит почти тысячу четыреста футов в секунду.

— Мы хотим точно знать, что эти парни умерли. Еще нам нужны два помповика. Только патроны должны быть с пулями, а не с дробью.

— С пулями, не с дробью, — кивнул Майкл.

— Большая убойная сила, — одобрил Обри.

— Большая, — согласился Майкл.