— Вот теперь все в полном порядке, — сказал Иван. — Теперь и поговорим. — Он ещё раз окинул деревню взглядом и, убедившись, что на раскисшей дороге никого нет, спустился с крыши.

Дождь полил ещё сильнее. Тучи так плотно закрывали небо, что казалось, будто наступил вечер. Облетевшие, промокшие деревья раскачивались словно живые, тянули свои тонкие черные пальцы к небу, словно моля его о передышке.

Иван бросил лестницу под стену дома и вернулся к порогу. Дверь была открыта. В сенях, у лавки с ведрами, стояла старуха, будто бы ожидая Ивана. Едва он появился, она взяла с лавки эмалированную кружку с водой и изо всей силы выплеснула воду в раскрытую дверь. Иван легко увернулся от воды, рассмеялся и спокойно сказал:

— Все, бабка, ничего тебе больше не поможет. Пришел твой конец. Я буду тебе и судьей, и палачом. Иди в дом, может, успеешь помолиться.

— Не делай этого, Иван, — ответила старуха. — Я старая, мне все равно помирать, а тебе я хочу сказать: не бери грех на душу, не твое это дело человека смертью наказывать.

— Гадину раздавить — это не грех, — ответил Иван. — А ты иди, иди покайся. Может, скостит тебе Господь годик-другой в потусторонней тюряге.

— Как знаешь, Иван, — ответила старуха. — Я тебя предупредила.

Иван достал из рюкзака охотничью двустволку, присоединил приклад и вогнал в оба ствола патроны с картечью. Едва он взвел курок, как старуха бросилась в горницу и закрыла за собой дверь. Иван вошел в сени и на всякий случай воткнул ещё одну иглу в притолоку над входом в горницу. Затем он нашел топор, сунул его в щель между дверью и косяком и со всей силы нажал. Задвижка оказалась слабой, шурупы сразу повылетали из старого, трухлявого дерева, и дверь распахнулась. И увидел Иван, как по горнице мечется не бабка, а большая черная кошка с зелеными горящими глазами. Кошка бросалась от подоконника к подоконнику, сбрасывая на пол цветочные горшки, какие-то коробочки, клубки шерсти и старые открытки. Она с ненавистью смотрела на Ивана, не выпуская его из виду ни на секунду.

— Это тебе не поможет, — сказал Иван. Подняв ружье, он прицелился.

Кошка заметалась ещё сильнее, и Иван даже удивился, почему она не убегает в соседнюю комнату, дверной проем в которую был всего лишь занавешан ситцевой занавеской. Наконец, удачно поймав животное на мушку, Иван нажал на курок. Раздался выстрел, и кошку так ударило зарядом о стену, что на том месте на обоях осталось густое кровавое пятно. Сама же кошка упал под стеной, мертвая и развороченная, словно её рвала целая свора собак.

— Вот так, — удовлетворенно сказал Иван.

Он разломил ружье, вынул дымящуюся гильзу и зачем-то вставил в ствол ещё один патрон. Затем он наконец позволил себе выпить воды, а когда вернулся к двери, кошки под стеной не оказалось, зато посреди комнаты стояла молодая красивая девушка с глазами огромными и черными, будто угли.

— Ого! — удивился Иван. — Стало быть, тебя так просто не убьешь.

— Не убьешь, Иван, — ответила она. — Ты бы лучше о себе подумал.

— Ты за меня не беспокойся, — ответил Иван и снова вскинул ружье.

Колдунья вскрикнула, метнулась к окну, вцепилась в оконную раму, дернула её изо всех сил, но только поломала себе ногти. Упав грудью на подоконник, она застонала и повернулась лицом к двери. В последнее мгновение Иван испугался, подумал, как все-таки страшно стрелять в живого человека, как страшно быть и судьей, и палачом в одном лице и делать черную работу за того, кто сам объявил себя и вершителем человеческих судеб, и главным судьей. Взгляд колдуньи был до того пронзительным, что Иван зажмурился и так, вслепую, нажал на курок. Раздался ещё один выстрел, а когда Иван открыл глаза, он увидел, как девушка соскользнула с подоконника и упала на пол, раскинув руки в разные стороны. На груди у нее, куда вошла картечь, образовалась дыра, откуда, словно из подземного ключа, толчками выходил кровь.

Опустив ружье, Иван вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и, отдуваясь, снова подошел к ведру с водой. Руки у него сильно тряслись, когда он ковшом зачерпывал воду, тот громко стучал о край ведра.

Напившись, Иван вернулся к двери. Колдуньи на полу уже не было, а вместо неё посреди комнаты стоял двух-трехгодовалый ребенок — девочка с черными как смоль спутанными волосами и такими же черными глазами. Она молча смотрела на Ивана и сосала большой палец.

— Ну и кем бы обернешься в следующий раз? — с ненавистью сказал Иван. — Думаешь, если прикинулась ребенком, я не смогу нажать на курок? Черта с два!

Девочка вынула мокрый палец изо рта и, не отрывая от Ивана испуганного взгляда, кинулась к окну. Переборов в себе какой-то леденящий ужас, Иван в третий раз поднял ружье и с раздражением подумал: "Что же они все по горнице мечутся? Есть же вторая комната". А девочка подставила к окну табуретку, влезла на неё и, громко заплакав, забарабанила кулачками по стеклу.

Если бы колдунья сразу обратилась ребенком, может, Иван и не стал бы стрелять, но два первых выстрела побуждали его довершить начатое, добить наконец колдунью во что бы то ни стало. Перед глазами у него маячили кровавое пятно на стене и небольшая темно-красная лужица на полу. Нужно было ставить точку, и Иван навел стволы на девочку, прицелился и выстрелил. Он видел, как девочку ударило лицом об оконную раму, видел, как могучая сила пригвоздила её к вертикальной перекладине, словно к кресту, а затем отшвырнула от окна. Колдунья упала на пол, голова её качнулась и застыла на месте с лицом, повернутым к Ивану. Большие черные глаза девочки были открыты, и Ивану показалось, что в её огромных, тускнеющих зрачках он видит свое отражение.

Поставив ружье в угол, Иван перешагнул наконец через порог и вошел в горницу. Девочка лежала, словно поломанная кукла, и из-под неё медленно выползала отливающая гранатом лужица крови. Не отдавая себе отчета, зачем он вошел, Иван стоял над мертвым телом и как загипнотизированный смотрел на растущую лужу. Еще через несколько секунд тело девочки стало таять. Вначале оно потеряло очертания, задрожало, словно раскаленный воздух, и постепенно пропало, а вместо девочки рядом с Иваном проявилась старуха в грязных лохмотьях. Ее беззубый рот был открыт, и оттуда по подбородку стекала густая розовая слюна. Иван брезгливо поморщился, отошел от старухи на шаг, а та