Постепенно мне становилось понятно устройство книжной вселенной. Хорошее качество того, что хранится под картонными обложками, не гарантирует автору ровным счетом ничего. Правила игры до конца не ясны даже самим издательствам, тем ее отделам, которые анализируют читательские рынки, составляют сложные схемы маркером на доске или выводят разного рода кривые графиков. Да и не стремятся они к тому, чтобы сделать из вас автора с мировым именем. Я не сказал, что они этого не хотят. Я о том, что нет у них такой первоначальной цели. Писателей много, тысячи, вот и прекрасно! С каждого по паре тысяч продаж, вот и выходит многомиллионный тираж, собранный вскладчину всеми нами.

Я ведь вот о чем: черная меланхолия стала разъедать мне душу, когда уяснилась проклятая истина в башке моей: можешь ты, дорогой, быть трижды талантливым писателем, но писк твой не услышать в информационном гомоне. Прорасти сквозь тонны книг, сквозь тысячи старых и появляющихся каждый день новых имен невозможно. Тут не талант нужен, а стечение обстоятельств. Удача нужна. Талантом ты уже сделал все что мог – пробился к издателю. Они ведь не дураки, берут под свое крыло либо тех, кто и сам себя неплохо сможет продать: публичных людей с большой и преданной аудиторией, собранной ими еще задолго до того, как заключили договор с гигантом книгопечатания, либо тех, кто способен написать хорошую книгу, которую пускай и малым тиражом, но наверняка удастся продать. Поскольку блогером с армией фанатов я не был, выходит, относился к числу вторых.

Меня издавали, я продавался, а «Нью-Йорк таймс» все больше превращался для меня в мираж, в несуществующий журнал, попасть на страницы которого невозможно.

Сейчас, перебирая в памяти свое прошлое, я вспоминаю то время, когда мои амбициозные планы стали разрушаться, вспоминается один из лучших периодов жизни. Я вдруг стал дышать свободней, словно невидимая стальная цепь, обвивающая мою шею, слетела к чертовой матери. То же, мне кажется, испытывает азартный игрок, проиграв все до последнего цента. Выходя из казино, он полной грудью вдыхает вечерний воздух. Играть больше не на что, а значит, и возвращаться в прокуренный зал с рулетками и карточными столами больше незачем.

Мы с Линнет выкупили в ипотеку съёмную квартиру, в которой прожили несколько лет и уже привыкли к ней. Денег с моих книг наконец-то стало хватать, чтобы заниматься любимым делом, не отвлекаясь на подработки грузчиком или раздатчиком скидочных купонов на улице.

Удавка же тщеславия ослабла не сразу, понадобилось какое-то время. Избавиться от нее окончательно мне не удалось. Она лишь перестала давить на кадык, перекрывая кислород. На несколько лет она стала неощутимой.

Чтобы позже затянуться с новой силой.

Я привык препарировать мотивы и поступки своих героев, анализировать то или иное их действие, объяснять, раскладывать по полочкам. Теперь я проделываю это с собой. Не стараюсь обелить, выставить в лучшем свете. Зачем? Для кого? Линнет мертва. Я ее убил. Тревор ненавидит меня, что вполне заслуженно, нет мне прощения. Во мне гниль. И скрывать ее не имеет никакого смысла.

Зависть стала со временем разъедать меня изнутри, будто кислота. Я физически ощущал ее. Я заходил в книжный магазин, брал книгу, красующуюся на стеллаже с надписью «хит продаж», пролистывал и с раздражением ставил на место. Что за второсортная чушь! Что за язык такой чудовищный! Я прогуливался вдоль полок магазина, и челюсти мои сводило от злости, когда я видел пирамиду из книг с водруженным наверху маленьким рекламным плакатом, на котором красовалась обложка той самой книги, что сопкой разрослась под ним. Штук сорок экземпляров. И это только в одном магазине! Да какой же у тебя тираж, неизвестный мне писатель? Никогда за всю свою карьеру я не видел в магазине больше, чем пару-тройку экземпляров одного романа. Это если говорить о крупных городах. В провинциальных – одна на каждый магазин города. Пять тысяч книг тонким слоем размазывались по точкам сбыта. И никак я не мог выйти за рамки этого проклятого, заговоренного тиража. Пять, пять, пять.

К двадцати пяти годам я был автором девяти романов. Что-то, наконец, к тому моменту начали допечатывать, в основном первые мои работы (за полдесятилетия они распродались под ноль, можно и еще пять выпустить). И складывалось все это добро в количество более привлекательное с материальной стороны. Жить было можно. Если годовой доход разбить по месяцам, выходило, что зарабатываю я как хороший автослесарь. Ну, или как обычный.

И я стал обходить книжные магазины стороной, словно это были лепрозории.

Глава 8

Если бы сейчас позвонила Грейс, ему пришлось бы ей соврать. Либо же не отвечать на звонок вовсе, сославшись позже на то, что в тот момент, когда она звонила, он был очень занят: разговаривал с трудным клиентом или готовил речь для судьи и не хотел сбиваться с настроя.

Ему пришлось бы сказать ей неправду, потому что сейчас он сидел в гостиной и пил кофе у своего старинного приятеля. Приятеля этого звали Арнольд Дане, и за все годы их знакомства Дилан ни разу не навещал его просто так, поболтать о погоде или о политике. Дилан пил кофе в гостиной Арнольда, и это значило лишь одно – случилось какое-то не очень хорошее дело, с которым Дилану будет сложно справиться без помощи Арнольда, своего давнего знакомого и по совместительству бывшего старшего детектива департамента полиции Далласа.

Грейс прекрасно это знала, слишком давно они были в браке, она могла начать задавать вопросы. Впрочем, глупости. Грейс никогда не задавала мужу лишних вопросов, если они касались его работы. Поэтому, позвони она сейчас, можно сказать и правду. Часть правды. «Привет, дорогая. Я сейчас немного занят, я заскочил к Арнольду. Да нет, ничего особенного не случилось, просто нужно уточнить кое-какую информацию по одному новому делу…»

Если и есть вещи, о которых ему сейчас совершенно не стоит беспокоиться, так это как раз внезапный звонок жены. Эрик расчетливо и планомерно выдавил Дилана из жизни Грейс, как зубную пасту из тюбика, оставив место для себя и только для себя. Чтобы никто не смог мешать ему делать то, что этот паразит удумал сделать.

– Выкладывай, – сказал Арнольд после обмена дежурными любезностями.

Дилан поставил чашку на столик, помолчал, окончательно взвешивая ситуацию, и сказал:

– Мне нужна твоя помощь, приятель.

Арнольд улыбнулся:

– Это само самой разумеется. Иначе ты вряд ли пришел бы ко мне, по крайней мере я не