так построил, что в неё тяжёлая артиллерия прямой наводкой била, била, да не разбила.

На следующий день бригада как всегда завтракала перед трудовым днём. Алюминиевые ложки бодро постукивали о котелки.

— Ну как тебе каша, сытная? — спросил Пётр у Василя скорее для того, чтобы начать разговор и отогнать от себя ещё одолевающий его сон.

— Как тебе сказать, чтобы не обидеть? — усмехнулся тот, глядя на дно своего котелка. — Мы дома таким поросят кормим.

— Кучеряво колхозники живут.

— Куда там, кучеряво. Та же самая крупа, капуста и картошка, только готовим по-человечески. Здесь, видно, кипятком запарили и всё. Вот если эту кашу потомить пару часов в печи, чтобы она дошла до нормальной готовности, да шкварки в неё добавить и с чесночком вприкуску, то мировой харч образуется.

— Надо посоветовать тебя на кухню. Потянешь?

— Будете ещё в очереди за добавкой стоять, — гордо ответил Василь.

Конвойный привёл с собой десять человек военнопленных. Василь мельком взглянул на них и отвернулся, насупившись.

— Что-то вас мало сегодня, — обратился Пётр к конвойному.

— Забрали всех на другой участок, а так как здесь тоже работать надо, то оставили чуток. Будем, считай, одной интернациональной бригадой.

Василь стал выражать всё своё недовольство:

— Чего им дома не сиделось? Припёрлись сюда, сволочи.

— Эй, фрицы, — обратился Пётр к пленным, — у вас спросили, зачем вы сюда припёрлись?

Один из немцев вопросительно посмотрел на конвойного, тот перевёл вопрос. Немец ответил на своём языке:

— Нас не спрашивали, хотим мы сюда или нет.

— Говорит, что не по своей воле, — снова перевёл конвойный, — все они сейчас обделённые, как по шапке получили, без слёз не взглянешь. Вы бы их видели, когда они к Сталинграду подходили. Бравые, рукава до локтя подвёрнуты. Нам политрук читал их перехваченные письма. Хвастались, обещали домой гостинцы привезти, один писал, что им после победы земли здесь нарежут и пленных на работы дадут, сколько пожелаешь. Рабов, в общем. А вышло, что сами теперь в пленных рабах.

Пётр встал, держа в руках пайку тёмного хлеба.

— Может, поймут теперь, что не надо больше на нас кидаться?

Конвойный с пренебрежением посмотрел на него:

— Поймут. Как же. Первый раз что ли кидаются?

Пётр разломил пополам свою пайку, показал её конвойному и спросил:

— Можно дать?

— Можно, но держи ухо востро.

Парень протянул кусок немцу, с которым до этого разговаривал:

— Как твоё имя? Звать тебя как?

Тот понял вопрос и ответил, откусывая хлеб:

— Ганс.

— Ну вот, Ганс, будем теперь вместе разгребать всё, что вы здесь наворотили.

Работы шли. Постепенно из груды обломков образовывались улицы, если их можно было так назвать.

Пётр пытался вытащить обломленную деревянную балку из полуразрушенной стены. Отдыхавший на собранной на скорую руку лавочке Василь долго смотрел на потуги бригадира. Затем встал и, собравшись идти к нему, крикнул:

— Помочь что ли, товарищ начальник?

— Перекури, — отмахнулся Пётр, — мы сами. Эй, Ганс, иди сюда. Рванём эту деревяшку.

Пленный нехотя пошёл в сторону Петра, бормоча себе под нос по-немецки:

— Слабоват ещё? Сейчас дёрнем. Какой идиот вас сюда прислал.

Они вдвоём взялись за балку и на счёт резко толкнули. Она подалась, выворачивая кирпичи. Стена стала осыпаться и обнажила на самом своём верху что-то чёрное, похожее на бочку.

Василь приложил ко лбу ладонь, прикрывая глаза от солнца и прищурившись, попытался рассмотреть находку. Все, кто находился рядом с Петром и Гансом, замерли.

— Хреновня какая-то, — только и успел произнести Василь.

Не разорвавшаяся по какой-то причине тяжёлая фугасная авиабомба медленно, со зловещим скрежетом металла о кирпичную кладку скользнула вниз. Раздался взрыв… Василь не видел и не слышал такого в своей ещё недолгой жизни. Нос, рот, глаза мгновенно забило землёй, он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться, так как тело его онемело от удара взрывной волны. Всё вокруг пропало, кончилось в один момент.

Василь с трудом очнулся. Свежепобеленный потолок с висящими на нём не горящими лампочками переливался красными бликами от огня печи. Парень посмотрел на неё, но тут же отвернулся, яркий свет резал глаза. Угольный едкий дым перехватил дыхание, и Василь закашлялся.

— Вот же косорукий, — негромко выругалась пожилая женщина в сделанной из фуфайки телогрейке, накинутой поверх белого халата, — сколько раз говорила, прикрывай дверку. Люди и так при смерти лежат, ещё передушатся от дыма.

Она увидела, что Василь пришёл в себя, и подошла к нему.

— Очнулся? Вот и молодец.

— Как я здесь… — парень не договорил и снова закашлялся, — Петруха где?

Женщина отвела глаза и, смутившись отчего-то, стала поправлять шинель, которая выполняла функции одеяла.

— Нету Петрухи, — она посмотрела в глаза Василю, — ты-то чудом живой. Вон только руку немного повредило.

— Я в стороне был, — Василь осмотрел перевязанную ладонь.

— Вот и радуйся, — женщина гладила парня как ребёнка, — живи дальше и Бога не гневи. Ты один из всех целый остался. Остальных клочками разбросало.

Василь отвернулся и уткнулся лицом в подушку.

6

Ласковое майское солнце освещало больничный двор и яркую молодую листву, которая всем смертям на зло стала появляться на уцелевших в огне бомбардировок ветвях деревьев. Вокруг разливались весёлые звуки аккордеона. Василь помогал санитарам грузить машину. Из окна выглянула женщина и крикнула ему:

— Эй! Иди скорее, а то опять всё пропустишь.

— Ничего, — ответил парень, закидывая в кузов полуторки последний тюк с бельём, — я и здесь хорошо слышу, как она играет.

Он забежал в больницу, поднялся на второй этаж и вошёл в большую светлую палату с открытыми окнами, там на скорую руку соорудили что-то вроде концертной площадки. Поставили полукругом стулья и кровати, расселись на них. В центре на табуретке сидела девочка с аккордеоном и исполняла песни для раненых и работников госпиталя. Её маленькие, но шустрые пальчики порхали по клавишам инструмента, который, казалось, был больше, чем сама девочка вместе с табуреткой.

Выступление закончилось. Подошёл мужчина и взял в руки аккордеон, девочка встала, поправила русые косички с бантами и стала кланяться публике. Овациям в палате не было конца. Мужчина повесил инструмент на плечо и взял за руку юную артистку. Когда они прошли почти весь коридор, Василь выглянул и крикнул им в след:

— Алька! Ты хоть свою фамилию скажи!

Девочка обернулась и посмотрела на него удивлённым взглядом:

— Зачем тебе?

— Станешь знаменитой артисткой, буду всем рассказывать, что кашу с тобой из одного котелка ел.

Она на секунду задумалась:

— Пахмутова. Хвастайся на здоровье.

К Василю подошёл доктор:

— Здравствуй, в рубашке рождённый. Как рука?

— Не болит, только вот пальцы