как пират по палубе корабля, переложил подшивки с полки на полку и, обернувшись к председателю, негромко ответил:

— Ты не подумай, что я боюсь, — достал из голенища сапога огромный нож-свинорез, — всегда при мне теперь, на всякий случай.

Старик подошёл ближе и опёрся руками на стол, глядя председателю прямо в глаза.

— Немец за год с небольшим до Волги добёг. Значит, нужно ему что-то в нашей стороне; значит, не отстанет; значит, бить будет.

— Да ясно, что ему нужно, — отмахнулся председатель, — на Кавказ собрался, за нефтью. Раньше без овса нельзя было воевать, теперь без бензина. Нефть теперь — это кровь войны.

— Вот, вот, — продолжил старый Мирон, — они если сюда заглянут, мы ничего сделать не сможем с бабами и пацанами. Войска стоят на стратегических направлениях, а мы так, деревня.

— Значит, возьмём последнего коня, прицепим к последнему трактору большие сани с сеном, всё, что осталось от колхозного стада, погоним впереди и двинем с тобой на северо-восток.

— А вот это видал? — старый Мирон тряс перед лицом председателя крепко сжатым кукишем, — я и в Империалистическую от немца не бегал, хоть газом травили, хоть пулемётами брили.

— Куда ты денешься? Дадут распоряжение об эвакуации — и всё. Тем более с этим всем, — Андрей Егорович указал на стеллажи, — никто, кроме тебя, не разберётся.

— Нет уж. У меня здесь жена с дочкой похоронены. Я всю жизнь, с двадцати с небольшим лет, забыть их не могу. Думаешь, сейчас брошу?

Он снова зашагал по комнате:

— Залягу у могилок с обрезом, пусть там меня немцы и закопают, а я, может, одного или двух уложу.

Вдруг Мирон замер, пошатнулся и зажмурил глаза.

— Ты чего, старый? — вскочил председатель.

— Погоди, — почтальон расстегнул ворот и приложил руку к сердцу, — не было такого раньше. Прямо жаром горит за грудиной.

Председатель подбежал к нему.

— Садись, садись, — взял под руку и помог присесть, — прямо плохо?

— Видать, не дождусь немцев, — ответил Мирон, растерянно улыбнувшись, — раньше со своей семьёй увижусь. Так даже лучше.

— Ты не вздумай мне, — вскрикнул председатель, — только попробуй меня с этим прощелыгой парторгом оставить. От него толку нету. Только и думает, кому бы статью пришить.

— А из меня что за помощник? Только рядом поскакать могу.

— От тебя ничего не требуется, главное — рядом будь. Мне голова твоя нужна, а не ноги.

— Это как получится.

Председатель, суетясь, подошёл к вешалке, снял шапку и тулуп:

— Мы тебя сейчас в район отвезём, там госпиталь. Ты потерпи немножко.

— Куда на ночь глядя?

— Ничего. Сейчас тебя Санька вмиг домчит, — уже в дверях обернулся, — через пару часов там будете.

Председатель, запыхавшись, вбежал в дом Саньки, который сидя в углу, возле лампы, точил ножовку трёхгранным напильником. Мать его тут же хлопотала по хозяйству.

— Санька, собирайся, — сказал Андрей Егорович, зачерпывая воды ковшом из ведра, стоявшего на табуретке у двери.

— Куда? — всполошилась Домна Ивановна, — уже почти совсем темно на улице.

Председатель, жадно глотая, выпил целый ковшик воды и вытер ладонью подбородок:

— Сани уже заложены. Надо Мирона срочно в район, в госпиталь отвезти.

— А утром нельзя? — настаивала женщина, — ночью кто по полям ездит?

— Нельзя. Сердце у него. До утра может не дожить. Мне говорили, что в таких случаях нужно срочно лекарства какие-то дать. А кто здесь сообразит? Да и нету ничего, кроме самогона и чабреца сушёного, — подошёл ближе к Саньке, — давай, родной. Через час с небольшим доедете, если поторопитесь. Дорога одна, не промахнётесь. Сена в сани кинули, лошадь распряжёшь и привяжешь. До утра в госпитале перекантуешься.

Санька молча поднялся с табуретки и стал одеваться.

Пока собирались, полностью стемнело. Морозная декабрьская ночь была совсем безветренной. Звёзды маленькими горящими угольками мерцали на огромном чёрном куполе неба. Где-то вдалеке что-то гудело и ухало.

— Дядя Мирон, это в Сталинграде шумит? — спросил Санька.

— Не знаю, сейчас много где шумит, будь оно неладно, — ответил старик, он запрокинул голову, расстегнул воротник и глубоко вдохнул, — воздух свежий какой. Прямо вода ключевая. Не гони, пусть отдохнёт лошадка.

— Вы в порядке? — снова спросил Санька. — Сердце не болит?

— Хорошо всё. Это я, видать, дыму от печки нанюхался. Сейчас уже легче, может, назад повернём?

— Нет, — твёрдо ответил подросток, — меня Андрей Егорович предупреждал, что вы домой проситься будете. Едем — значит, едем. Посмотрят вас, может, порошков каких дадут.

— Дадут. Им не до меня сейчас. Вон со Сталинграда раненых эшелонами везут.

— Что теперь будет?

— Ничего не будет. Видишь, уже не первый месяц немца держим, значит, можем. Вон от Москвы отогнали и отсюда отгоним. Не переживай, справимся.

— Батя не пишет почему-то.

— Когда писать-то? Там, брат, день прожил и радуйся. Завтра снова под пули. Писем нет, то херня. Главное, что и похоронки нету.

Санька и старый Мирон погрузились каждый в свои мысли. Лошадь шла, поскрипывая снегом. Деревянные ошлифованные полозья скользили как по маслу.

Вдруг кобыла захрипела, навострив уши и задрав голову, стала всматриваться в темноту.

— Что там? — спросил Мирон.

Санька привстал на коленках и посмотрел вперёд.

— Несёт кого-то, дома им не сидится.

— Где? — мужчина приподнялся на локте.

— Вон впереди, на дороге. Сигареты, видишь, мелькают.

Мирон посмотрел вперёд и всполошился.

— Разворачивай, разворачивай скорее.

— Зачем? — не понял сначала парень.

— Волки, мать твою, гони обратно! Давай, давай!

Санька дёрнул повод. Кобыла, будто понимая чего от неё хотят, на месте развернула сани и, не дожидавшись плети, с места дёрнула в галоп. В это время Санька рассмотрел «огоньки сигарет», они парами качались вверх-вниз и быстро приближались. Вот уже рядом, бегут за санями. Огромные. В холке с телёнка будут. Мирон кричал на них, матерился, кидал в морды пучки сена.

Один из волков, казалось, самый большой, стал обгонять сани с боку и тянуться к кобыле, клацая зубами. Она неслась что есть мочи и, озираясь, выпускала из ноздрей клубы пара.

— Правь по тракту, — кричал старик и пытался достать волка палкой, — если в сугроб слетим, хана нам.

Волк поравнялся с лошадью и пытался забежать вперёд.

— Твою мать, — зло выругался Мирон, — Санька, чтобы не случилось, не оборачивайся и гони прямо во двор к председателю, понял? Матери скажешь, что я деду Ивану долг отдал.

— Понял, — крикнул парень, глядя перепуганными глазами. Он стал кричать и махать палкой, — пошла, пошла, родимая!

Мирон подполз к заднему борту саней и, кряхтя, перевалился через него. Кубарем он выпал на дорогу, но тут же сгруппировался и встал на колено здоровой ноги, отставив протез в сторону. В правой руке его сверкнула сталь ножа.