— Мы приняли решение? — спросил я.

— Да.

— Хорошо. Какой же из трех вариантов мы выбираем?

— Никакой. Я еду в Черногорию, но не под своим именем. Меня зовут Тоне Стара, я из Галичника. Ты никогда не слышал про Галичник?

— Как вы догадались?

— Это деревня у вершины горы, рядом с границей Сербии и Албании, со стороны Югославии. Она находится в сорока милях к юго-востоку от Цетинье и Черной горы. Она известна тем, что одиннадцать месяцев в году в ней живут одни женщины; мужчин нет совсем, кроме глубоких стариков и маленьких мальчиков. И так было веками. Когда пятьсот лет тому назад турки захватили Сербию, ремесленники из долин поднялись со своими семьями в горы, думая, что турки вскоре будут изгнаны. Но захватчики остались. Прошли годы, и беженцы, построившие на скалах деревню и назвавшие ее Галичник, поняли, насколько безнадежно их существование на бесплодных склонах. Некоторые мужчины, искусные мастера, стали уходить на заработки в другие земли, где работали большую часть года, но в июле они всегда возвращались домой, чтобы провести месяц с женами и детьми. Так поступали все мужчины из Галичника, и так продолжалось пять веков. Каменщики и каменотесы из Галичника работали на строительстве Эскуриала в Испании и дворцов Версаля. Они строили Храм мормонов в Юте, замок Фронтенак в Квебеке, Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке, Днепрогэс в России. — Он переплел пальцы. — Итак, я Тоне Стара из Галичника. Я один из немногих, кто не вернулся однажды в июле — много лет назад. Я сменил много мест жительства, включая Соединенные Штаты. В конце концов я стал тосковать по дому. Мне стало интересно, что же случилось с моей родиной, деревней Галичник, находящейся на границе между титовской Югославией и русской марионеткой Албанией. Мною овладело желание узнать это, и вот я вернулся. Однако в Галичнике я не нашел ответа на свой вопрос. Там не было мужчин, а напуганные женщины отнеслись ко мне с подозрением и не сказали, где находятся их мужья. Я проделал путь на север через горы, тяжелый путь через перевалы, и вот я здесь, в Черногории, с твердым намерением выяснить, где правда и кто достоин моего рукопожатия. Я отстаиваю свое право задавать вопросы, чтобы иметь возможность выбрать какую-либо сторону.

— Ну-ну. — Все это не вызвало у меня энтузиазма. — Я так не смогу.

— Я знаю, что не сможешь. Тебя зовут Алекс. Это в том случае, если ты идешь со мной. Существует много причин, по которым тебе лучше остаться здесь, но к черту их, мы слишком давно и тесно связаны. Я слишком завишу от тебя. Однако решение за тобой. Я не имею права подвергать тебя смертельной опасности и вовлекать в авантюру с неопределенным исходом.

— Да. Только мне не очень нравится это имя. Собственно, почему Алекс?

— Мы можем выбрать другое. Может быть, будет меньше риска, если оставить твое собственное имя — Арчи, но мы должны проявить бдительность. Ты мой сын, родившийся в Соединенных Штатах. Я должен просить принять тебя это допущение, потому что иначе никак не объяснить, почему я привез тебя в Галичник. Ты мой единственный ребенок, и твоя мать умерла, когда ты был маленьким. Это уменьшит подозрения на тот случай, если мы встретим кого-нибудь, кто говорит по-английски. До недавнего времени я подавлял в себе все чувства к родине, поэтому не научил тебя сербскохорватскому языку и сербским обычаям. В какой-то момент, пока я готовил ужин, я решил, что ты будешь глухонемым, но потом передумал. Это принесет больше трудностей, чем пользы.

— Это идея, — заявил я. — Почему бы и нет? Я и так практически глухонемой.

— Нет. Кто-нибудь может услышать, как мы разговариваем.

— Пожалуй, — неохотно уступил я. — Я хотел бы в это поиграть, но вы правы. Итак, мы собираемся в Галичник?

— Слава богу, нет. Было время, когда шестьдесят километров по горам было для меня ерундой, но не сейчас. Мы отправимся в одно место, которое я знаю, или, если там что-то не так, туда, куда Паоло…

Зазвонил телефон. Я машинально вскочил, но осознал свою профнепригодность и стал ждать, пока Вулф подойдет и снимет трубку. Через минуту он заговорил, значит, это был Телезио. После короткого разговора он повесил трубку и повернулся ко мне:

— Это Паоло. Он ждал, когда Гвидо вернется на лодке. Он сказал, что должен ждать до полуночи или еще дольше. Я сообщил ему, что мы составили план и хотим обсудить его с ним. Он сейчас приедет.

Суда бывают разные. «Куин Элизабет» — настоящее судно. Держу пари, что штуковина, на которой я августовским вечером катался по озеру в Центральном парке с Лили Роуэн, возлежащей на корме, тоже называлось судном. Судно же Гвидо Баттиста, которое должно было перевезти нас через Адриатику, было чем-то промежуточным между ними, но более близким тому, прогулочному, нежели «Куин Элизабет». Двенадцать метров в длину — тридцать девять футов. Его не мыли с тех пор, как древние римляне контрабандой перевозили пряности из Леванта, однако снабдили двигателем и винтом. Во время нашего путешествия я в основном занимался тем, что пытался представить, где на такой посудине сидели галерные гребцы, но эта задача оказалась мне не по силам.

Мы отчалили в понедельник в три часа пополудни, так как подойти к противоположному берегу необходимо было в полночь или чуть позже. Это казалось вполне возможным, пока я не увидел «Чиспадану» — так она называлась. Представить, что это сооружение может преодолеть сто семьдесят миль в открытом море за девять часов, было настолько тяжело, что я не смог произнести ни слова. Тем не менее путешествие действительно заняло девять часов двадцать минут.

Мы с Вулфом не вылезали из нашего оштукатуренного убежища, но Телезио был занят и ночью и днем. Выслушав план Вулфа, возразив по ряду пунктов и в конце концов согласившись, потому что Вулф стоял на своем, он снова уехал за Гвидо, привез его, и Вулф с Гвидо достигли взаимопонимания. Телезио отбыл вместе с Гвидо и в понедельник еще до полудня вернулся с вещами. Каждому из нас он принес на выбор четыре пары брюк, три свитера, четыре куртки, кучу рубашек и несколько пар ботинок. Все вещи, за исключением обуви, были ношеные, но чистые и целые. Я примерил их, чтобы убедиться, что они подходят по размеру, не обращая внимания на цвет, и в итоге остановил свой выбор на синей рубашке, каштановом свитере, темно-зеленой куртке и светлых брюках. Вулф, облаченный в желтое, коричневое и темно-синее, выглядел еще живописнее. Рюкзаки были старые и грязные, но мы их выстирали и начали упаковывать вещи. Поначалу у меня случился перебор с нижним бельем, пришлось пойти на попятный и начать все сначала. В перерывах между приступами смеха Телезио дал мне разумный совет: выкинуть все нижнее белье, взять две пары носков и забрать весь шоколад. Вулф перевел мне его слова и сам последовал этому совету. Я ожидал новой ссоры из-за оружия, но получилось наоборот. Мне было разрешено взять не только «марли», но я еще получил в придачу «кольт» 38-го калибра, который выглядел как новый, и пятьдесят патронов к нему. Я попробовал засунуть его в карман куртки, но револьвер был слишком тяжелым, и я пристроил его на бедре. Кроме того, мне предложили восьмидюймовый нож, блестящий и острый, но я не согласился. Телезио и Вулф настаивали, утверждая, что бывают ситуации, когда нож полезней пистолета, но я сказал, что скорее проткну им себя, чем противника.