Подходя к корту, Мертон увидел, что Мави надела ярко-зеленый козырек, а корзинка для мячей рядом с ней уже почти опустела. Он наблюдал издалека, как медленно, изящно она поднимает руку с мячом, не спеша заводит ракетку назад, изгибается сноровисто и ловко и, встав на цыпочки, бьет по мячу. Наметанный глаз тренера не находил ни единой ошибки, все вызывало восхищение. Мави повернулась к нему, преградила дорогу Саше и указала на скамейку, где лежали ракетки. Мертон выбрал себе одну, попробовал, тугие ли струны, расчистил свою сторону от мячей, усеявших поле, и направился к задней линии. Они стали обмениваться подачами, пока еще не ведя счет. Правая рука Мави описывала широкий полукруг, а левая вытягивалась, подставляя мяч; потом точными, хлесткими ударами она возвращала подачи, которые Мертон направлял все еще вполсилы. Он увеличил скорость, и Мави приспособилась к новому ритму, будто к первой фигуре несложного танца, в котором движения их представали абсолютно слаженными. Подачи от нее приходили стремительные, топ-спин за топ-спином, с каждым разом все более плоские, и Мертон, в последнее время привыкший к неумелым начинающим, восхищался тем, как ловко Мави делает мельницу, как уверенно, почти походя, берет его мячи, иногда из пике. Он жестом показал, что будет бить реверс, и они, сменив тактику, снова сосредоточились на обмене подачами, ритмичном и ровном, второй фигуре того же танца, в которой еще более подчеркивалась глубокая согласованность, с какой двигались их тела. Мави отбивала реверс двумя руками, и, когда выставляла вперед колено, Мертон видел ее голую ногу до самого бедра, тугие мускулы, блеск зеленых глаз над ободом ракетки и маленький взрыв взметнувшихся прядей при каждом ударе. Решив испытать Мави сильными, косыми подачами, Мертон заметил, что она почти касается коленкой земли, стонет от напряжения, но не сдается, девушка-гладиатор, обеими руками вцепившаяся в рукоятку меча. Тогда он подошел к сетке и стал бить влет, то в одну сторону, то в другую. Мертон внутренне одобрял пружинистые движения проворных ног, мгновенный разворот корпуса. Теперь, приблизившись, обратил внимание, что при каждом вращении лифчик, стискивающий грудь Мави под платьем, уже кое-где промокшим от пота, начинал обнаруживать формы, скованные и скрытые тканью. Она, со своей стороны, била все яростнее, чтобы обыграть его, по-прежнему не говоря ни слова, вся ушедшая в себя, в свой сконцентрированный гнев, может, проявляя чуточку нетерпения, потому что ему удавалось блокировать и возвращать все мячи, не оставляя ни единой бреши. Наконец Мави удалось пробиться параллельным реверсом, который она взяла в опережающем прыжке, почти акробатическом, и отправила мяч на черту. Мертон смотрел, как Мави гордо выпрямляется, как от бурного дыхания вздымается грудь.

– Теперь понимаю, почему тебя нанимали для спарринга, ты – чертова стена. – Она направилась к скамейке, глотнула воды, сняла козырек и провела по лбу тыльной стороной ладони. – Ну что, сыграем сет? – спросила Мави с вызывающей улыбкой.

Мертон предпочел бы, чтобы до этого не дошло, чтобы они просто перекидывались мячом, молча и слаженно. Так два пианиста-виртуоза при первой встрече могут сыграть в четыре руки любую партитуру. Хотел бы созерцать эту силовую, досконально освоенную хореографию, в которой Мави раскрывалась по-иному, представала более взрослой, владеющей сложным искусством, составленным из тысячи синхронных, выверенных в деталях движений. Мертон, которого обе его работы научили прежде всего выявлять ошибку, несообразность, избыток или недостаток, глядя на нее, отдыхал душой, просто восхищался, как в тех случаях, все более редких, когда, не в силах устоять перед мастерством романиста, он просто читал, как в ранней юности, потерянный, ослепленный, потерявший дар речи. Но теперь он должен будет или выиграть, или проиграть, и прекрасно знал, что, в любом случае, каждый будет биться за себя, сосредоточится на победе, и что-то из этой интимной слаженности, согласованных движений тел пропадет.

Мави раскрутила ракетку для жеребьевки сторон. Мертон выиграл и выбрал подачу. С самого начала он хорошо усвоил урок, какой преподали: подача – единственное, что зависит только от тебя самого, что можно совершенствовать в одиночку. Стоически, сосредоточенно, терпеливо Мертон предавался таким упражнениям постоянно, пока участвовал в турнирах, пользуясь любым свободным кортом: приносил туда корзинку и часами отрабатывал угловые и боковые удары. Так подача превратилась в самую верную его опору в игре. Здесь, на асфальтовом покрытии, он мог рассчитывать на то, что отскок мяча будет выше. Мави ждала, собранная, настороженная, и с трудом сумела взять два первых. Третью подачу вернула, но ударом коротким и слабым, что сделало ее очень уязвимой. Когда она побежала, чтобы поймать реверс Мертона, он легко перестроился и послал мяч в другой угол корта. В четвертом гейме ей удалось словить отбитый им удар, и они долго, напряженно обменивались мячами. Мави нападала все яростнее, била вдоль боковых линий, пренебрегая риском, а Мертон бегал по корту и, как мог, отражал удары. Когда наконец мяч Мави перелетел через сетку, едва не коснувшись ее, Мертон в последний момент отправил его судьбоносным слайсом прямо к ее ногам, и ей не удалось этот мяч поднять. Мави, заметил Мертон, едва сдержала досаду, а когда они менялись сторонами, старалась на него не смотреть, стремясь поскорее очутиться на линии подачи, чтобы отыграть гейм.

Но и в следующих геймах повторялась, с минимальными вариациями, эта первоначальная схема. Мави атаковала его, как могла, сильными ударами, кручеными и резаными, которые Мертон отбивал, пока со всей неизбежностью либо она, из нетерпения, посылала мяч за линии, выбрав неверный угол, либо – но это случалось гораздо реже – этот последний яростный удар удавался, Мертон не успевал отбить, и Мави получала очко. И раз за разом, в такой зловещей пропорции, она громила сама себя и теряла геймы, начинавшиеся с ее подачи. А когда наступал черед подавать Мертону, Мави проигрывала еще легче, поскольку ей удавалось отбить две-три его подачи, не более. По мере того как продолжался сет, Мави раздражалась все сильнее, громко бранилась, вскрикивала, колотила ракеткой по асфальту. Глядя на нее, Мертон словно узнавал себя на турнирах юниоров. Он тоже постоянно злился, был весь на нервах. Хотелось сказать ей, что все образуется, кинуть какое-то слово через сетку, но Мертон слишком хорошо знал, поскольку сам не раз проходил через такой маленький ад, что Мави не захочет ничего слушать. И все-таки кое-что произошло, когда они менялись сторонами, и Мави должна была подавать при счете 0–5 в его пользу. Она в первый раз присела на скамейку, отложив ракетку. Отерлась