Мави обмолвилась без задней мысли, не желая уязвить, но именно поэтому, подумал Мертон, слова прозвучали жестоко. Он чуть повернул голову, проследить за реакцией Морганы. Та незаметным жестом дала понять, что не надо беспокоиться, и произнесла нарочито веселым тоном:

– Я посижу около бассейна, посмотрю, как вы играете. Ты знаешь, Мави, как давно я не видела тебя счастливой на корте. Мне этого не хватает.

– Никогда я не была счастливой на корте. Или в иных местах, – заявила дочь с затаенной обидой.

Моргана собрала тарелки и спокойно отошла от стола, чтобы на минуту скрыться в кухне. Мертон, который привстал, чтобы ей помочь, остался на месте, повинуясь ее властной руке. Краем глаза, слушая речи внезапно оживившейся Мави – теперь она докладывала о своих достижениях, перечисляла победы в турнирах среди юниоров, и ее неумолимые зеленые глаза притягивали его, – он увидел, как Моргана открыла духовку и замерла перед ней, скрестив руки, не спеша вынимать еду, будто выполняя упражнение дзен, состоявшее в том, чтобы сделать определенное количество вдохов и выдохов. В следующую минуту Мертон подпал под обаяние спешившей раскрыться Мави, ее смеха, жеста, полного неосознанного кокетства, когда она заложила за ухо прядь волос; милых, выразительных гримасок, какими она порой подчеркивала свои слова. Он вдруг заметил, что сам смеется вместе с ней, отвечает шутками на шутки, передразнивает ее испанский акцент, как она раньше – его аргентинское произношение. Оба замолчали, когда вернулась Моргана. Она принесла большое блюдо, сложила в него ризотто с курицей и грибами и поставила его на стол, чтобы начать подавать. Моргана нагнулась, чтобы взять у Мертона тарелку, и тут разразилась катастрофа, поскольку гость, с трудом оторвавшись от глаз Мави, не сумел сделать то же, когда крепкие груди выкатились из выреза хозяйки. Они колыхались, едва сдерживаемые, завораживающие, с четкими очертаниями сосков, над серебристым краем блюда: «на лунном подносе полунагие груди». А Моргана, похоже, нарочно медлила, приподняв блюдо. Прочитав достаточно книг по физике, Мертон знал, что притяжение тел в пространстве происходит не в результате магического воздействия на расстоянии, а скорее в процессе деформации пространства в соответствии с массами – так бильярдные шары притянутся друг к другу, если отпустить натянутую простыню, – и теперь ощущал нечто подобное под властью волнообразно движущихся женственных атрибутов. Начиная с определенных объемов и степени наготы, они становились неодолимыми и неизбежной гравитационной волной могли радикально исказить пространство восприятия как для мужчин, так и для женщин, только иногда с разными знаками. Однако знание закона тяготения не помогало ему, разумеется, остановить свободное падение. Мертона отвлек от созерцания резкий, болезненный вскрик Мави, которая потрясала вилкой, направив ее в сторону матери.

– Почему ты всегда так себя ведешь? Зачем суешь ему под нос свои сиськи? Мало тебе того, другого?

Мертон предположил, что упоминание о «другом» и было смертельным ударом кинжала. Моргана уронила блюдо на стол и, казалось, готова была что-то крикнуть в ответ, но на мгновение застыла, ошеломленная, среди напряженного молчания, и вместо этого повернулась к Мертону, дрожа от гнева и смущения.

– Пожалуйста, не обращай внимания. Она не понимает, что говорит.

– Я отлично понимаю, что говорю. Думаешь, мне неизвестно, почему ты часто задерживаешься допоздна? Не ты ли сегодня звонила мне, чтобы я пошла и разбудила его, потому что ты опять «придешь позднее»?

– Я покупала продукты для ужина, – сквозь зубы процедила Моргана. – Для этого ужина. – Она села на стул и опустила голову, чтобы сдержать слезы. – Одного я не понимаю: когда ты умудрилась превратиться в такую жуткую особу?

Мави бросила салфетку на стол и вскочила:

– Это ты жуткая! И жалкая. И растерявшая все надежды. Ладно, оставляю тебя с ним, ведь ты этого хотела.

Они смотрели, как девочка удаляется вглубь коридора, и в долгом наступившем молчании Моргана словно ушла в себя, склонившись над бокалом, только попросила Мертона приниматься за еду, хотя сама ничего не положила себе на тарелку. По тому, как она отстранилась и замкнулась в себе, Мертон понял, какой сокрушительный, с далекоидущими последствиями, удар нанесла Мави одним-единственным словом, будто инстинкт подсказал ей, в какое именно место подложить бомбу, чтобы взорвать все мосты между ними. Теперь факт, для Мертона совершенно безразличный, есть у Морганы любовник или нет, возник между ними, поставив Моргану в сложное положение, – неважно, будет она это отрицать или признает. Если, чтобы не предстать в его глазах женщиной, обманывающей больного мужа, начнет бурно протестовать, клятвенно заверять, что ее оболгали, а она верна и добродетельна, ей, следовательно, придется и дальше изображать эту самую верность хотя бы какое-то время, может, дольше, чем продлится его визит. Но если признается, что да, у нее все-таки есть любовник, и в этом случае она должна будет хотя бы для вида хранить верность второй ступени, уже любовнику, иначе он подумает, что она, как сказала Мави, «всегда так себя ведет», и легко переходит от мужчины к мужчине. В любом случае, вторжение невидимого третьего – и Мертон едва ли не кожей чувствовал это – их отдалит друг от друга. Сидя на своем стуле, Моргана тоже боролась с собой, пытаясь сообразить, какими словами прервать неловкое молчание, возникшее между ними.

– Надеюсь, ты не поверил тому, что она наговорила, – наконец произнесла она. – Девчонка вышла на тропу войны.

Значит, Моргана выбрала более длинный путь добродетели, подумал Мертон, разочарованный. Его так и подмывало высказать ей в лицо простую мужскую правду. Какая ему разница, есть у нее кто-то или нет? «Приди с любовником на закорках, с сотней любовников в волосах, с целой рекой утонувших». Из-за какого рокового недопонимания, присущего нашему роду, наверняка более непостижимого, чем загадка А., ее так волнует то, что он подумает, как будто она должна блюсти свой образ перед самой собой?

Отвечая, Мертон приложил все усилия, желая хотя бы что-то сохранить. Заверил, что, разумеется, не принял всерьез ничего из сказанного Мави, однако рискнул добавить, пытаясь поймать взгляд Морганы, что, в любом случае, ему кажется «более чем оправданным», что в ее ситуации, за время столь долгой болезни А., она что-то позволила бы себе.

– Да, мужчина так бы и поступил. На второй день, – проговорила она с презрением, которое все же оставляло некие интригующие поля для сомнений.

Мертон вроде даже прочитал, что на этих полях написано: она сопротивлялась долгое время, неизмеримо больше двух дней, может, месяцы, даже годы, и если наконец уступила, то не как эти свиньи, мужчины, а как женщина честная, но все же «из плоти и крови». Мертон много раз слышал подобные