речи от замужних дам, в перерывах между уроками тенниса, и сказал себе: ладно, если Моргана хочет предстать перед ним в таком свете, с его стороны никаких проблем, вот только все усложнится, а может, и не состоится совсем. Он прикидывал, что бы еще сказать для оживления беседы, а Моргана продолжила:

– Она даже заставила меня устыдиться того, как я одета. – Поймав на себе его взгляд, она невольно поправила бретельки, чтобы спрятать свое сверхоружие.

Не следует обращать на девчонку внимания, возмутился Мертон и принялся горячо хвалить платье, хотя смотрел лишь на то, что оно открывало.

– Правда? Платье очень красивое, я так давно не надевала его. Я ведь почти не выхожу, – добавила с грустью она, словно жалея об упущенных возможностях.

Моргана встала, чтобы принести десерт, и на этом почти все закончилось. Хотя крем по-каталански, который она подала на двух блюдечках, Мертону показался превосходным, и он не скупился на похвалы, пришлось принять это как утешительный приз, поскольку Моргана сидела рассеянная, погруженная в себя. Она попробовала всего пару ложек из своей маленькой порции и отодвинула блюдце, дожидаясь, пока он доест. Потом позволила Мертону помочь убрать со стола, но лишь затем, подумал он, чтобы все поскорее закончилось. Как только они отнесли тарелки в кухню, Моргана сказала, что от ужасной сцены, какую устроила дочь, у нее разболелась голова и ей лучше лечь спать пораньше.

– Я вообще-то сова, – произнесла она, – и мне жаль так рано уходить. Но мы в другой день поболтаем, с чашечкой кофе или стаканчиком виски, ладно? – добавила Моргана и торопливо расцеловала Мертона в обе щеки.

Ему пришлось удовольствоваться легким прикосновением губ, мимолетным дуновением духов и смутным обещанием. Он забрал роман А., который оставил на стуле, и пока шагал к домику в сопровождении полусонной Саши, размышлял, сколько у них еще остается дней. Положил рукопись на письменный стол и направился на кухню приготовить кофе, решив сосредоточиться на чтении и, следуя совету Нурии Монклус, не позволять Моргане слишком отвлекать себя.

Когда Мертон вернулся с чашкой кофе в полутемный кабинет, еще не зажигая лампы, увидел напротив, в большом доме, не одно, а два светящихся окна. Какое из них Мави? Какое – Морганы? Он подумал, что первым, если предлог для прощания не был надуманным, погаснет окно Морганы. Но когда, допив кофе, снова посмотрел в ту сторону, прячась за стеклом в ночной темноте, в обоих окнах свет горел упорно, нерушимо, словно ни одна не хотела уступать первой. Мертон сел спиной к окну, зажег лампу и открыл скрепленную кольцами огромную тетрадь на первой странице.

Восемь

Едва начав читать, точно, как это было в самолете, с самых первых страниц Мертон почувствовал, как неодолимый поток несет его, увлекает, толкает в самую глубину, где размыты все известные ему ориентиры. Как получилось у А. погрузить его таким образом и во второй раз? Не из-за хитросплетений сюжета, хотя А. – Мертон отдавал себе в этом отчет, поскольку не раз попадался, – вовсе им не пренебрегал, умело расставляя сети, протягивая общую нить, время от времени бросая приманку. Ни при чем здесь и «тема»: видимо, роман представлял собой нечто вроде трагикомического парада сиделок, их нанимали одну за другой для ухода за профессором философии в самый откровенный период терминальной стадии болезни. Такой автобиографический след не мог, конечно, удивить критика, но вот что интересно: А. начал писать роман семь лет назад – предчувствовал ли он что-то? Или болезнь уже дала о себе знать?

Дочитав первую главу в краткий промежуток, пока Мертон мог еще трезво мыслить перед тем, как погрузиться во вторую, он решил, что волшебство исходит, главным образом, из коварного, вездесущего голоса А., который так и слышался за каждой фразой. Как в истории Синдбада, когда морской старик обманом взобрался ему на плечи, стиснул шею коленями и яростно подгонял, заставляя мчаться вперед. Да, подобная разнузданность – за пределами добра и зла; в конечной своей безнаказанности автор мечет безжалостные молнии самых жестоких истин, мрачно смеется над всем и над всеми: танец смерти старого похабника.

Во второй главе появилась, в жестоком искажении, очень молодая жена, которой Мертон не мог не придать облик Морганы, и его почти порадовало, что дочери у преподавателя философии не было, настолько все растлевалось, деградировало под его сарказмом. Оставалась на плаву одна лишь бесстыдная, разнузданная плотская страсть, непристойный ночной петушок. Мертон представлял А. во время работы: как он прерывается посреди фразы, поднимает руку и повторяет громко: «Совокупление!», бросает боевой клич и утробно хохочет, как старый писатель из фильма «Провидение». Роман, подумал Мертон, подражает жанру исповеди «любой ценой», такую замышлял Святой Августин, хотя не довел свое дело до конца. Хотя мрачный юмор и постоянное обращение к сексу напоминают скорее «Самопознание Дзено» Звево или даже порой «Историю моей жизни» Казановы.

* * *

В какой-то момент, едва начав читать седьмую главу, Мертон увидел, что оба окна погасли. На негнущихся ногах, с болью в спине он поднялся со стула и выглянул наружу, в глухую ночь, на притихшие деревья, на чернеющий прямоугольник бассейна. Мертон даже не заметил, что главы достаточно длинные, и он, склонившись над книгой, просидел более двух часов. Можно растянуться поперек просторного кресла «честерфильд», по примеру Мави, и читать дальше, задрав ноги на подлокотник. Решение оказалось роковым. Следующее, что Мертон услышал, еще сквозь сон, был тихий, дробный перестук, очень знакомый. Звуки доносятся издалека? Да, но особенным образом, настойчиво и ритмично. На какое-то время, почти погруженный в сон, Мертон увидел воочию фасад клуба, где впервые попробовал работать ракеткой и даже ухитрился класть удары, будто сам бил мячом в стену. Но стук становился все громче, безжалостнее, и, наконец, совсем разбудил его. Мертон лежал одетый поперек кресла, рукопись свалилась на пол, а в окно вовсю светило предполуденное солнце. Он вскочил в смятении – били по его двери, она содрогалась от ударов, которые ни с чем не спутаешь. Мертон выглянул в окно и увидел Мави в теннисном платье, которая колотила по деревянной филенке, отрабатывая короткий удар влет.

– Ты до сих пор спишь, когда и я уже встала? Разве вчера мы не договаривались на одиннадцать? Вставай, одевайся, я тебя подожду на корте, потренирую подачу. Давно уже не играла.

Мертон, который вообще не помнил, чтобы они договаривались, заявил, что не мешает, по крайней мере, выпить кофе, и ему было милостиво отпущено пятнадцать минут.

– Но не более, – заявила Мави. – Мать уехала в