Мир – это когда всем поровну, а не когда одни другим подачки в зубы швыряют, откупаются. Нет, мистер Шеви, я не коммунист, вот вечно вы что-нибудь разэтакое да придумаете. Я просто человек, которому надоело, что об него ноги вытирают.

И Бонни такая же.

Мы молоды и сильны. Ненадолго? Ну и пускай. Сколько ни есть, а все наше. Правда, Бонни? Видите, она меня понимает.

Мы, если хотите знать, две стороны одной монеты. Той самой, за которую нас и купили.

А с ограблениями… ну не лезли мы туда, где нарваться можно, тут уж везение или нет, но когда в голове пусто, даже Дьявол не спасет. Мы точно знали, что если в большой банк сунемся, то на пороге и поляжем. Большие банки серьезные ребята пасут. А вот если помельче, то тут и раздолье.

Поначалу мы даже в мелкие не совались. Так, по магазинчикам и бензоколонкам гуляли, на них-то всегда есть чем поживиться. Немного? Ну так мы и не жадные. Пусть Диллинджер гремит мошной на все Штаты, а Бонни и Клайд из другого теста. Деньги-то на тот свет не возьмешь.

В общем, мы просто ехали. Ну да, просто брали и ехали. Какие планы? Я ж говорю, Клайд – чемпион, а не бухгалтер! Начнете вы меня слушать или нет? Вот и хорошо. Молчите. Вы когда молчите, то особенно мне нравитесь. Ну значится, ехали мы и ехали. Потом останавливались где-нибудь, ну просто когда появлялось желание остановиться…

– Будто пихал кто под локоть. Смотри, Бонни, вон местечко подходящее. А я уже Клайду говорила.

– Точно. Говорила она. И чтоб вы знали, то ни разочку не ошиблась. А дальше как когда. Когда Бонни шла «привет» говорить, когда я. Я-то поначалу не хотел ее за рулем оставлять, ну сами понимаете, порою смазывать пятки приходилось, а тут не сам за рулем. Но потом ничего, попривык. Бонни, она талантливая. И с машиной, и с револьвером управляется на раз.

Убивали мы? Сложный вопросец. Сказать «нет» не могу, потому как враньем будет, а сказать «да» – неправильно. Вот случится, что в вас стреляют, разве ж не будете вы стрелять в ответ, чтобы выжить?

Вот и мы выживали.

Два ручья, перекрещиваясь друг с другом, как шпаги, разрезали долину на неравные сегменты. На одном чернел продымленный хилый ельник, на другом разноцветными кубиками лежали дома, на третьем носился по полю ветер, рисуя рябью по высокой траве. Четвертый же представлял собой искусственную насыпь, с которой сползала бугристая, в валунах дорога. По обе стороны ее волшебными палочками торчали фонари, и желтые набалдашники их разбрызгивали тусклый свет, добавляя обочинам теней.

Пожалуй, Вареньке здесь нравилось. Она сидела на лавочке, листала журнал и старалась не смотреть на часы. Опаздывает Семен? Ему же хуже.

А если совсем не придет?

Сердечко в груди ойкнуло и замерло. А в следующий миг у подножия холма мелькнули фары. Автомобиль полз медленно, раскатывая колесами булыжник и Варенькины нервы. Черная туша переваливалась с боку на бок, скрипела, урчала, отфыркивалась грязью из редких луж. Остановилась.

Варенька сунула руку за пазуху.

Дверца водителя открылась, и салон на миг затопило ярким светом, который, однако, очень быстро погас.

Варенька нащупала рукоять пистолета.

Водитель спрыгнул на землю.

Варенька потянула пистолет из кобуры.

Водитель решительно направился к лавочке.

Варенька опустила пистолет. Поднялась, расправила складки на юбке и сухо спросила:

– Ты кто?

– Агнешка, – сказала кобылообразная девица, разглядывая Вареньку с насмешкой. – А ты, стало быть, Варвара?

Варенька ненавидела это имя. И злилась. Прямо-таки кипела. Сволочь! Обманул! Подсунул вместо себя это… эту…

– Будем знакомы, – сказала девка, протягивая широкую ладонь. Кожа у нее оказалась сухой, жесткой, с крапинами мозолей. Убожество какое! Ну разве у женщины могут быть подобные руки?

И подобные плечи?

И подобный рост?

– А где Семен?

Улыбается. Улыбка у нее тоже мерзкая. И рука сама тянется к пистолету. Нет. Нельзя. Если убить ее, Семен сбежит. Семен важнее.

Хитрый подранок.

– Семен болеет, я за него, – вежливо ответила девка, плюхнувшись на лавку. Шлепнула ладонью по дереву и предложила: – Садись. Поговорим. Зачем ты в него стреляла?

Значит, так, да? Рассказал обо всем. Подстраховывался, создавая свидетеля? Ну и дурак. Варенька знает, как нужно поступать со свидетелями. Сначала умрет Семен, потом кобылица.

От подобных мыслей стало легче, и Варенька, сев на лавочку, мурлыкнула:

– Испугалась. Понимаешь… – Долгий взгляд, глаза в глаза, чтобы искренность доказать, а на самом деле прощупать эту, нежданную-негаданную. Ненужную и даже вредную. – Он убил моего мужа.

Не верит. Впрочем, ее проблемы.

– А Семен говорит, что ты сама убила своего мужа.

Лжец! Но Варенька готова сыграть и в эту игру.

– Я? Зачем мне? Сама подумай. Живой Олег мне… привычен. Мы давно знаем друг друга, давно смирились с недостатками и странностями, давно… договорились эти странности не замечать. Да, не спорю, мы не жили, мы сосуществовали. Он держал за горло меня, я держала его. И чтобы избежать… необдуманных решений, мы оба страховались.

Понимает? Делает вид, что да. Но опять же выходит плохо.

– У Олега кое-что на меня было. И мне не хочется, чтобы это «кое-что» выплыло после его смерти. Это первый мотив не убивать. Второй – фирма обезглавлена. Непременно последует передел власти, и увы, при этом переделе я рискую остаться ни с чем. Достаточно?

Номером третьим Варенька добавила человека-сверчка, который задался выяснить, что же случилось с Олежкой. Пускай. Лишь бы саму Вареньку не трогал. А может подсказать? Направить на след и… над этим вариантом следует хорошенько подумать.

– Значит, ты не стреляла, – уточнила Агнешка.

– Не стреляла.

– А кто стрелял?

Она точно головой ударенная. Какая разница, кто стрелял? Главное, кого за это посадят!

Или убьют. Человек-сверчок не из тех, что с судом возится… определенно, над этой идеей стоит поработать.

– У твоего мужа была любовница?

После этого вопроса Варенька посмотрела на собеседницу с интересом. Сама додумалась? Или Семен раскопал? Нет, если бы раскопал, тогда эта не спрашивала бы.

– Была.

– Из-за нее он хотел развода?

– Хотел, – согласилась Варенька.

– А ты была против.

– Конечно.

Пусть Олег не так и нужен, но отпустить его к этой, слащаво-разукрашенной, невинно-молоденькой, чистой, как стерилизованный шприц, девке Варенька не могла.