11 июля Неккер совершенно неожиданно получил отставку. При дворе думали, что он готовится стать во главе ожидаемого народного восстания, хотя можно смело утверждать, что такому трезвому финансисту это никогда и в голову не приходило. Он немедленно уехал в Брюссель, так как не без основания опасался ареста. На место Неккера был назначен известный аристократ и враг народа барон де Бретейль, избравший себе подходящих коллег для управления. Отставка Неккера сперва всех ошеломила в Париже, но затем возбуждение возросло до максимума. Все уже видели, чего можно ожидать от двора. Многотысячная толпа, собравшаяся в парке Пале-Рояль, от гнева переходила к воодушевлению, от ярости к нерешительности. Молодой адвокат Камилл Демулен, которому, подобно многим, суждено было прославиться и погибнуть от революции, нашел, наконец, выход всеобщему возбуждению. Среди этого народа, частью испуганного, частью сновавшего в ярости туда и сюда, он взобрался на стол с пистолетом в руке. Его обычно запинающаяся речь потекла в тот момент воодушевления как расплавленная лава. «Граждане, – воскликнул он, – нельзя терять ни минуты. Отставка Неккера – это сигнал к Варфоломеевской ночи для всех патриотов. Еще сегодня вечером через Марсово поле вступят в город германские и швейцарские батальоны, чтобы задушить нас. Для нас только одно спасение: к оружию, граждане!» Толпа тысячами голосов приветствовала смелого оратора. Он сорвал с дерева лист и воткнул его в свою шляпу, все остальные сделали то же самое. И зеленый цвет, цвет надежды, стал внешним признаком патриотов. В скором времени этот цвет был оставлен, так как это был цвет графа д’Артуа.

При кликах «К оружию!» толпа рассеялась по улицам, не имея перед собой никакой определенной цели. Люди неуверенно метались туда и сюда, как это всегда бывает в таких случаях. В одном магазине забрали бюсты Неккера и герцога Орлеанского и с триумфом понесли их на площадь Людовика XV. Всех встречных прохожих вынуждали снимать перед этими бюстами шляпы. В тот момент, когда эти бюсты обносили вокруг изваяния любовника Дюбарри, появился князь де Ламбек во главе драгунского полка Royal-Allemand (королевско-немецкого). Этот грубый солдат тотчас же приказал своей кавалерии произвести сабельную атаку на толпу, и много народа было зарублено и растоптано лошадьми. Безоружная масса рассеялась по улицам с криками: «К оружию!» Герцог Орлеанский тоже советовал вооружиться, и общество избирателей в городской ратуше раскрыло народу находившийся там склад оружия. Как всегда в таких случаях, оружейные мастера и торговцы должны были отдать принадлежащее им оружие, и это нельзя назвать грабежом, потому что большинство их охотно делало это. Предметов ценных нигде не грабили и не расхищали. Французская гвардия была на стороне народа, потому что он освободил несколько заключенных в аббатстве гвардейцев. Гвардию держали в казармах, приставив к ней в качестве караула отряд полка Royal-Allemand, состоявшего из одних немцев. Но когда гвардии стало известно, что началось народное возмущение, она вырвалась из казармы, не обращая внимания на офицерские приказания. «Вы за третье сословие?» – спросили они драгун. «Мы за наших начальников», – ответили те. Началась битва. Гвардия дала залп; много драгун было убито, а остальные разбежались. Форсированным маршем двинулась гвардия на площадь Людовика XV и заняла там позицию, чтобы вместе с народом отразить нападение ожидаемых с Марсова поля войск.

Но этого нападения не последовало. Де Безанваль, командовавший на Марсовом поле, правда, выступил, но не мог заставить свои войска напасть на гвардию. Некоторые войсковые части перешли на сторону народа, и Безанваль ретировался опять на Марсово поле. Пока что народ срывал свой гнев на королевских таможнях и разрушал их вместе с барьерами.

Двор не был особенно опечален восстанием, так как он надеялся, что легко можно будет подавить его и без всякого затруднения разогнать национальное собрание. Парижская городская дума, во главе которой стоял негоциант Флессель, отступила на задний план, так как ничего не хотела предпринять против двора. Место ее заняло заседавшее в городской ратуше собрание избирателей, объявившее, что оно не разойдется, и вынудившее Флесселя стать во главе собрания.

На следующий день, 13 июля, с самого раннего утра зазвучал набат, и народ высыпал на улицы, отыскивая оружие. Оружия находили очень мало, и Флессель в данном случае оказался предателем. Он говорил, что там-то и там-то хранится оружие, но всякий раз оказывалось, что это было неверно. Было ясно, что он хочет затянуть дело, чтобы приближающиеся войска нашли народ еще безоружным. Но комитет избирателей энергично взялся за народное дело. Он постановил организовать гражданскую милицию (национальную гвардию), назначив ей кокарду синего и красного цветов – цвета города Парижа. Так как сейчас же нельзя было раздобыть того количества ружей, которое нужно было для 18 000 человек гражданской милиции, то комитет избирателей заказал 50 000 пик, которые и были изготовлены в невероятно короткий срок. Таким образом, можно было надеяться оказать успешное сопротивление, но и в тот день нападения не последовало, так как Безанваль не был достаточно уверен в своих войсках и ожидал медленно подходивших подкреплений.

Национальное собрание объявило себя постоянным, потребовало удаления войск и учреждения гражданской милиции, выразило сожаление по поводу отставки Неккора и возложило ответственность за все, что произошло и произойдет, на королевских советников. Дворянство и духовенство приняли участие в этих постановлениях.

В ослеплении своем двор был уверен в своей победе. Ожидали только прибытия подкреплений, которые должны были положить конец парижскому восстанию и сломить сопротивление национального собрания. Правительство вполне положилось на штыки, но на этот раз ему суждено было оказаться бессильным.

14 июля снова зазвучал набат. Отыскивавший оружие народ открыл в погребах Дома Инвалидов склад в 30 000 ружей, большое количество сабель, шпаг и несколько пушек. Народ вооружился; рабочие Сен-Антуанского предместья и предместья Сен-Марсо под предводительством пивовара Сантерра соединились с гвардией.

Вооруженные массы жаждали боя и искали, на кого бы напасть. Народный гнев как-то сам собой обрушился на Бастилию, ту ужасную государственную тюрьму, разрушения которой, между прочим, требовали уже некоторые наказы выборных. Кроме того, руководители восстания могли опасаться, что при нападении войск Бастилия послужит им несокрушимым оборонительным пунктом.

Словом, в полдень 14 июля по улицам Парижа раздается крик: «К Бастилии! К Бастилии!» Тысячи голосов повторяют этот возглас, и вооруженные толпы направляются к ненавистной крепости.

Бастилия была расположена в середине города и представляла собой крепость, построенную в конце четырнадцатого столетия. Она состояла из восьми громадных башен, по сто футов вышины, соединенных друг с другом стеной в девять футов толщины. Все это было окружено рвом в 25 футов глубины, а вовнутрь крепости можно было проникнуть только по подъемным мостам. 14 июля гарнизон крепости состоял из 82 инвалидов и 33 швейцарцев. Провианта в крепости французского деспотизма было только на сутки; двор ничего не сделал для того, чтобы снабдить крепость необходимыми средствами защиты.