Я тоже не догадывался, чей я потомок… – потушив сигарету в медной пепельнице, Саша спустился во двор.

Мягкий снег холодил ноги. Наклонившись, он умыл разгоряченное лицо. Морозец обжег щеки. Мальчик закинул голову, вглядываясь в синее небо:

– Правильно сказал товарищ Котов, я плоть от плоти советской страны. Меня вырастил Советский Союз, я навсегда останусь его верным сыном, как папа и дедушка… – в спину Саши ударился снежок. Повернувшись, мальчик улыбнулся. Товарищ Котов, тоже в спортивной майке и штанах, поставил чашку кофе на перила крыльца:

– Разомнемся, перед завтраком, – весело сказал наставник, – защищайте ваши позиции, будущий офицер госбезопасности Гурвич… – Саша расхохотался:

– Доброе утро, товарищ Котов. Есть защищать позиции… – быстро налепив с десяток снежков, мальчик крикнул: «К бою готов!».

Куйбышев

Под каблучками сапожек поскрипывал снег. Развевались полы дубленого пальто, сшитого для Маши в закрытом ателье, где обслуживали семьи руководителей города и области. На улице Чкалова зажигались тусклые фонари. Сугробы здесь с утра не убирали, Маша шла медленно:

– Надо было поехать на машине, как говорила мама, – вздохнула девушка, – но неудобно, у меня пионерское поручение…

Последний день старого года выпал на субботу, учеников распустили по домам. Вчера Маша танцевала на новогоднем вечере, в школе:

– Жалко, что Саша уехал, – подумала она, – девочкам он понравился. Все спрашивали, вернется ли он в город, после нового года… – Маша обещала подружкам встречу с суворовцем на представлении «Щелкунчика». Она показала приятельницам фото Саши, в военной форме. После балета родители разрешили Маше устроить домашнее чаепитие, для одноклассников. Повар пек пирожные, из распределителя привозили фрукты:

– Сегодня тоже на столе будет виноград и мандарины… – в карман пальто она сунула пустую авоську, – Оля обрадовалась подаркам… – Маша вызвалась навестить одноклассницу, неделю назад сломавшую ногу, на лыжной прогулке. Оля жила на улице Пушкина, в большой, уютной квартире, в доме, выстроенном для инженеров гидроэлектростанции и самарских заводов. Остановившись под фонарем, рядом с газетным щитом, Маша огляделась:

– Я плохо знаю район. Кажется, я не туда свернула, автобусы здесь не ходят… – ее окружали покосившиеся, деревянные домики. Крупный снег падал на жирные заголовки «Волжской коммуны»:

– 29 декабря введена в строй первая очередь Куйбышевской ГЭС. Вперед, к новым победам коммунизма! Труженики области готовятся к тринадцатой партконференции…

За чаем, в столовой одноклассницы, ее отец, главный инженер гидроузла, рассказывал о строительстве станции:

– Он обещал устроить нам экскурсию, после нового года… – на часах Маши стрелка подбиралась к пяти вечера, – где же автобусная остановка, или, хотя бы, телефонная будка… – в ее ридикюле, крокодиловой кожи, лежал кошелек, с аккуратно свернутыми купюрами. Услышав, что Маша приехала на автобусе, отец Ольги предложил ей вызвать разгонную машину, обслуживавшую руководство строительства. Маше стало неловко:

– Почти новогодний вечер, все готовятся к празднику. Папа, кажется, и нашего шофера отпустил… – стоило Маше позвонить домой, как шофера вернули бы в особняк, однако она не теряла надежды отыскать автобус:

– Надо было запомнить дорогу, – рассердилась на себя Маша, – вечно я витаю в облаках. Марте шесть лет, а она гораздо наблюдательнее, чем я. Она бы меня сразу вывела на остановку… – когда Маша отправлялась к однокласснице, приемная сестра и мать хлопотали на кухне. Повар приготовил обеды и ужины на два дня. Журавлевым оставалось только разогреть судки и сервировать стол:

– Сегодня волжская уха с расстегаями, семга под майонезом, запеченная индейка с грецкими орехами и ветчина, в медовой глазури, – вспомнила Маша, – еще салаты, пирожки, бутерброды, торт-мороженое, на десерт… – она поискала глазами магазин, или аптеку:

– Надо зайти, спросить, где автобусная остановка… – улицу застроили частными домиками, в один этаж, с глухими заборами и резными наличниками.

Ноги, немного, замерзли. Пристукнув сапожками, она сдула прядь белокурых волос с разгоряченного, вспотевшего под дубленой шапочкой лба:

– Не ломиться же к незнакомым людям, в канун праздника. Если бы появился хоть какой-то прохожий… – за спиной Маши раздался добродушный, немного развязный мужской голос:

– Девушка, с наступающим вас праздником… – на нее пахнуло ароматом хвои и дешевого вина. Крепкий парень, в драповом пальто, покачивался, сдвинув на затылок ушанку. В авоське, среди бутылок, и пятка мандаринов, зеленела еловая веточка:

– Кавалера ждете, а он не пришел… – парень ухмыльнулся, показав желтоватые, крупные зубы, – давайте, я его заменю… – он, неожиданно ловко, подхватил Машу под локоть. Девушка попыталась отстраниться:

– Товарищ, я заблудилась. Мне надо на улицу Куйбышева, к парку культуры и отдыха. Вы не подскажете, где автобусная остановка… – парень теснил Машу к забору:

– Давайте выпьем, в честь нового года. Потом я вас провожу в парк… – он подмигнул Маше, – если вы, конечно, захотите туда поехать… – из раскрытого рта на Машу повеяло плохим табаком. Девушка сдержала тошноту:

– Хоть бы такси показалось, или милиционер прошел. Но здесь нет никого, улица пустая… – ветер мотал фонарь, над ее головой. Маша почувствовала большую руку, на груди. Парень забормотал:

– Не ломайся, выпьем на брудершафт. Тебя как зовут, красавица… – Маша резко толкнула его в грудь. Бутылки зазвенели, послышался сочный мат. Поскользнувшись, парень рухнул задом в сугроб, мандарины рассыпались по тротуару:

– Надо бежать, пока он не опомнился… – молодой человек пытался подняться. Ушанка полетела вслед за мандаринами, он выругался:

– Сука, я с тобой хотел по-хорошему… – Маша рванула хлипкую калитку, в заборе:

– Пусть там будут люди, все равно… – она заметила свет в окнах дома, – объясню, что ко мне пристали, на улице. Позвоню домой, пусть пришлют машину… – она запомнила номер, на выщербленной табличке, белой эмали:

– Восемьдесят четыре, по улице Чкалова… – взбежав по обледеневшим ступенькам крыльца, Маша замерла:

– Странно, свет горит, но внутри тихо. И дверь на улицу открыта… – ветер ударил по ногам, Маша сглотнула:

– Просто ветер, на дворе зима. Но почему в квартире так холодно… – Маша велела себе переступить порог:

– Я только спрошу, где здесь остановка автобуса… – дверь, за спиной, с неожиданным грохотом, захлопнулась. Маша прислушалась:

– Нет, ни души. Наверное, все на кухне… – велев себе не робеть, она пошла к ярко освещенной комнате.

Маша сразу поняла, что попала в дом, где жильцы начали отмечать Новый Год. В углу бедноватой гостиной притулилась елочка, украшенная десятком простых игрушек. На лысой верхушке кренилась набок алая, пятиконечная звезда.

В нос ударил запах дешевых духов, пота, прокисшего вина. На деревянных половицах, под сапожками, захрустели осколки зеленого стекла. Разлитый портвейн стоял темной лужей. Маша натолкнулась на брошенный, граненый стакан. На разоренном столе блестели разномастные, щербатые тарелки, с остатками винегрета. Посередине красовалось несколько противней, с пирогами. Среди посуды громоздились нетронутые бутылки водки и пива.

У перевернутых табуретов валялись упавшие вилки и ложки, на продавленный диван метнули дамскую сумочку. Ридикюль раскрылся, на тканое покрывало выпали пудреница с помадой. Маша крепче прижала к себе сумочку:

– Словно люди бежали отсюда, в панике, но почему…

Она только сейчас увидела раскрытые настежь, несмотря на зиму, окна. Голая электрическая лампочка, под потолком, мигала. В углу мерцал красноватый огонек. Маша помнила слово, из стихов Лермонтова и Пушкина:

– Лампада. Дом старый, наверное, здесь живут и пожилые люди. Они держат иконы…

В Москве, заинтересовавшись Богородицей, Маша сходила в Третьяковскую галерею. В церковь она так и не попала, но теперь знала, кто такая Божья Матерь:

– Библия, это легенды, – твердо сказала себе девочка, – придуманные при рабовладельческом строе, чтобы отвлечь угнетенные классы от борьбы с эксплуататорами, одурманить их…

Так, уверенным голосом, говорила строгая женщина, экскурсовод в музее. В гостиной Маша тоже увидела иконы. Она узнала Богородицу, но остальные лики были ей не знакомы:

– Лики, не лица… – сердце отчаянно, беспорядочно забилось, – так говорят про иконы. Перед ними осеняют себя крестным знамением. Крест, символ страданий Иисуса, то есть Иисус, тоже легенда, придуманная правящим классом, в Римской империи… – в ряду икон виднелось