всех излишне литературных работ, провала чрезмерной ясности.) Среди примеров лучших работ Неизвестного – офорт с лежащей женщиной, голова которой окружена еще четырьмя головами, поворачивающимися на шее, подобно колесу на оси; скульптуры «Адам» (с. 111), «Шаг» (с. 98 и 99) и «Торс гиганта».

Если бы функция критики заключалась в том, чтобы полно и точно расшифровать и объяснить смысл этих работ, такая критика была бы равнозначна саботажу, разрушению искусства. Иными словами, смысл ее сводился бы к тому, что данные работы не являются подлинно пророческими, а просто-напросто иллюстрируют уже сформулированные известные идеи.

Здесь стоит вспомнить наблюдение Леви-Строса о природе образа как метафоры:

Образ не может быть идеей, но может играть роль знака или, точнее, сосуществовать с идеей в знаке. И если идеи пока там нет, то он может оберегать ее будущее место и выявлять негативно ее контуры[26].

В упомянутых выше работах Неизвестного образы оберегают будущее место идей. Это заметно не сразу, ибо на первый взгляд (как мы увидим в третьей части) стиль этих работ кажется знакомым и устаревшим. Однако здесь легко обмануться. Словарь и синтаксис искусства Неизвестного возникли еще в начале XX века, однако Неизвестный использовал и адаптировал этот язык, чтобы сказать нечто новое о человеке как о своем образе и подобии посредством метафор, которые он находит в функционировании собственного тела.

Вместо того чтобы пытаться точно определить этот образ, полезнее было бы, вероятно, наметить в общих чертах область его значения при помощи различных, но в чем-то схожих примеров.

Возьмем пшеничное поле, на которое мы смотрим сверху. Оно буро-желтое, как пшеничные поля в июне на польских равнинах. По нему бегут волны света и тени. Форма этих волн и их движение зависят от высоты, веса и гибкости колосьев на ветру.

Как объяснить, почему эта картина навевает мысли о любви?

Волны колосьев похожи на волны волос. В переливах света и тени податливость пшеницы напоминает о мягкости и упругости плеч и бедер, когда плоть подается под пальцами, образуя небольшие углубления, чьи границы – если можно говорить о границах, отмечающих начало едва уловимой покатости, – перемещаются вслед за пальцами.

Чуть выше колен, на бедрах или животе у женщин часто встречаются бледные мерцающие пятнышки цвета перловки, светлее остальной кожи. Соотношение тона этих светлых пятнышек и тона кожи такое же, как светлых и темных волн, гуляющих по пшеничному полю.

Каждое из этих метафорических объяснений строится на соответствии между видимыми элементами явлений. Более глубокое – и более близкое образу мыслей Неизвестного – объяснение может быть таким:

Воображаемая поверхность, параллельная земле и образованная кончиками пшеничных колосьев, – поверхность, которую раскачивает и волнует ветер; поверхность, которая колышется и снова замирает, то беспокойно колеблется, то внезапно затихает; поверхность, где следы волнения и ряби обычно дугообразны и извилисты, – в общих чертах отображает ощущения, которые испытывают любовники, когда поверхности их тел соприкасаются. Каждая щетинка на каждой ости колоса – это нервное окончание. Ветер – прикосновение влюбленного. Волны света и тени – волны ответного чувства и отторжения. И то и другое – пшеница; и то и другое – ветер.

Фигура «Лежащей женщины» подверглась трансформации путем прибавления, вычитания и установки внутренних, противоречащих друг другу полюсов. Можно было бы создать описание, которое казалось бы подходящим этому произведению. В нем могли бы упоминаться камни, геологические формации, рост лесов, механические детали, ракеты, яйца, фаллосы, искореженный металл, шелк, химические осадки и т. д. Но всё это исказило бы смысл и преуменьшило бы значение скульптуры, вместо того чтобы объяснить и обособить ее. В подобных работах Неизвестного нас волнуют процессы, основы бытия, неоднозначные и несводимые к случайному набору частностей.

Не загнал ли я себя своей аргументацией в тупик? Если, с одной стороны, я полагаю, что произведения Неизвестного не поддаются описанию, тогда, с другой стороны, как могу я утверждать, что он – эпический художник, творящий для широких масс? Возможны ли по-настоящему публичные памятники, которые загадочны, проблематичны и туманны?

Следует проводить различие между детальной интерпретацией конкретного произведения и темой, лежащей в его основе, – темой, которую затрагивают многие работы Неизвестного. Именно благодаря этой сквозной теме он может считаться эпическим и общенародным художником.

Чаще всего художник в течение всей жизни разрабатывает всего одну-две темы, хотя и обращается к множеству сюжетов. Так, например, тема Ренуара – последствия сексуального удовольствия; тема Рембрандта – процесс старения человека. Для обоих художников эти темы были равносильны одержимости. Они составляли первичный опыт, который вновь и вновь воспламенял искусство Ренуара и Рембрандта как непрерывную попытку осмыслить этот опыт. Тема Неизвестного – стойкость.

Мы знаем, что его отправная точка – смерть; что из-за этого он особенно остро осознает упорство жизни; что это упорство создается и поддерживается постоянной необходимостью вбирать в себя противоречия и приспосабливаться к ним; что он метафорически визуализирует эти противоречия как силы и события, меняющие изнутри строение и функционирование человеческого тела. В результате его скульптуры становятся образцами стойкости (в научном, а не в моральном смысле).

Цепь так же крепка, как ее звенья. Механизм – или аргумент – так же надежен, как его части. Но человек крепче большинства своих частей и, возможно, когда-нибудь станет крепче любой из них. Он может вынести вычитание и сложение. По сравнению с ним всё им созданное или основанное до смешного хрупко. Между тем выносливость человека обусловлена той его способностью, которая, как это ни парадоксально, неразрывно связана с восприимчивостью, – его волей. Это и есть тема искусства Неизвестного.

Теперь мы должны спросить: какое значение имеет эта тема для мира в целом?

Отвага – один из возможных способов ответа на угрозы и страдания. Если у отважного поступка есть свидетели, тот, кто его совершил, становится примером для других. Те, кто служит примером отваги, слывут героями. Каждое общество и каждый общественный класс выбирают своих героев с учетом своих потребностей и опыта. До конца прошлого столетия большинство героев проявляли отвагу одинаково – сознательно рискуя жизнью. Изображения и описания героев и их подвигов подчеркивали их благородство и воодушевление в момент принятия решения, в момент присоединения к битве вне зависимости от ее исхода. Это момент опасности, но также момент привилегии и чести – момент «немногих счастливцев» при Азенкуре:

И проклянут свою судьбу дворяне,

Что в этот день не с нами, а в кровати:

Язык прикусят, лишь заговорит

Соратник наш в бою в Криспинов день[27].

Всегда