их представлениям, внешняя форма есть отражение неизменного внутреннего смысла. Неизвестному, напротив, человеческое тело представляется незавершенным и находящимся за поверхностью своей приблизительной внешности в состоянии постоянной адаптации.

В позиции Неизвестного нет ничего оригинального. Напротив, как я попытался показать, она постоянно присутствует в человеческом опыте, нередко в виде метафоры. Эту позицию разделяли рационалисты XVIII века и поэты-романтики XIX столетия.

Сегодня она соотносится с некоторыми общепринятыми научными представлениями. Оригинальность Неизвестного в том, что он воплотил ее в скульптуре.

Существует известное стихотворение Пушкина «Пророк»:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

<…>

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Это стихотворение предлагает несколько ключей к воззрениям Неизвестного.

Описанное в нем символическое событие напоминает реальный опыт Неизвестного на поле боя. Он, как труп, лежал в пустыне с пылающим углем в груди. В результате этого опыта его взгляды на жизнь изменились. Их отправной точкой стала смерть.

Не смерть вообще, а собственная смерть. Следовательно, он, помимо прочего, остро осознает жизнь благодаря своему телу.

Было бы ошибкой считать искусство Неизвестного автобиографичным. Его не слишком интересует история собственной жизни. По темпераменту он скорее экстраверт, чем интроверт. Но он чувствует, что смерть в качестве отправной точки позволила ему максимально приблизиться к постижению универсального опыта именно через самосознание и волю к жизни своего собственного тела. Живой, хотя мог умереть, он олицетворяет собой человека. Он видит все скульптуры изнутри, как будто живет в них, или, вернее, как будто его тело способно принимать разные обличья: различия пола, возраста, характера теперь важны не больше, чем различия выражения лица. Быть среди живых – это значит быть живым.

Свидетельством и подтверждением этой позиции, которую, вероятно, правильнее было бы назвать компульсией, – поскольку Неизвестный не выбирал ее, как и пророк в пустыне, встретивший шестикрылого серафима, – служат методы его работы. Для художника он очень мало полагается на зрение. Когда он лепит модель из глины, он больше доверяет осязанию. Глядя на него, можно подумать, что он слепой. Когда он рисует, зрение неизбежно начинает играть более важную роль, но лишь как координатор импульсов, идущих от руки или тела.

Особенно показательным в данном случае является метод, разработанный Неизвестным и опробованный во многих скульптурах (не будь он вынужден сам их отливать, он никогда бы к этому методу не пришел). Сначала он лепит модель из глины, иногда из воска или пластилина, затем делает на ее основе форму для отливки, которую после этого дорабатывает, нередко внося значительные изменения изнутри. Наконец, из усовершенствованной формы он отливает скульптуру в металле или гипсе. Первые глиняные фигуры обычно выглядят гораздо более естественно, чем готовые отливки. Таким образом, стилизации, искажения, пропуски, преувеличения, дополнения – всё это делается изнутри скульптуры, в негативе. Окончательный внешний вид, который невозможно увидеть до тех пор, пока отливка не будет извлечена из формы, не является непосредственной целью работы Неизвестного; он – следствие внутренних событий, рожденных его фантазией. Это убедительно доказывает, что Неизвестный как бы живет внутри своих скульптур. «Я могу работать не только снаружи, но и изнутри тела, и то, что будет внешней поверхностью бронзы, я чувствую так же хорошо, как собственную кожу».

Одна из последних его крупных скульптур (по поводу которой у меня есть немало критических замечаний) называется «Пророк» и является своеобразным пластическим воплощением пушкинского стихотворения, хотя, как ни странно, в процессе работы эта мысль не приходила Неизвестному в голову. Интерпретации, предлагаемые двумя произведениями, разнятся тем, что в скульптурном варианте человек, очевидно, становится пророком без посторонней помощи. Там нет серафима. Пророк сам руками раздирает себе грудь, в которой зияет дыра.

В стихотворении описан человек, преображенный проникновением чужеродных тел или элементов в его тело. Он был подвергнут трансформации, но остался человеком. Подобное преображение неоднократно происходит в работах Неизвестного.

Сначала эта тема появляется в его раненых солдатах, у которых проникновение чужеродного тела извне отмечено раной или дырой. За этими скульптурами и «Человеком с протезом» последовала серия «Механических людей». Мы видим их не только снаружи. Их внутренность открыта, и мы замечаем там детали механизмов или то, что кажется такими деталями.

За «Механическими людьми» последовала серия «Гиганты». К тому времени у Неизвестного возникла идея когда-нибудь объединить эти фигуры в крупное произведение, которое он про себя назвал «Гигантомахией». Форма добавленных гигантам частей имеет мало отношения к механике. Тем не менее, ясно, что каждый из них слился с новыми элементами и частями, изначально существовавшими обособлено, и приспособился к ним. Одна из этих скульптур называется «Фигура, внутри которой спит другая».

Едва ли найдется хоть одно произведение Неизвестного, где не затрагивалась бы идея, метафорически выраженная в «Пророке» Пушкина.

В результате трансформации тела путем сложения или вычитания появляются гермафродит, кентавр, минотавр. Самый «естественный» пример – это «Женщина и зародыш» в бронзе. Один из самых экспрессивных – вдохновленный «Адом» Данте рисунок женщины-самоубийцы, через которую прорастает дерево в Лесу Самоубийц.

Однако это не самые глубокие и запоминающиеся работы Неизвестного: в них определение противоречивой, многообразной природы человека предначертано существующими мифами или знанием. Кентавр давно стал для нас сказочным существом и уже не служит комментарием к природе человека. Правда, кентавры Неизвестного настойчиво напоминают о том, что являются таким комментарием: они представлены не в виде законченных существ, а в виде суммы спонтанных органических процессов сложения. И всё же, в целом они выражают знакомую нам идею кентавра, человека-коня, мифического существа античной литературы. Гермафродиты (с. 110) выполняют ту же роль лучше, так как более непосредственно связаны с живым опытом. Гермафродит – существо, соединяющее в себе разнородные признаки: женщина обретает пенис, мужчина – матку. Но и это слишком привычное понятие, чтобы содержать в себе элемент неожиданности, сопровождающий мгновенную живую метаморфозу.

Самые глубокие работы Неизвестного не прибегают к объяснению при помощи устоявшихся понятий. Они остаются таинственными – как и опыт, который в них выражен. (Зависимость от устоявшихся понятий – причина провала