Ранним вечером Деннис ходил по квартире Александры и останавливался у каждой двери. Смотрел и так и сяк. Везде перенаселенность, а тут столько неиспользуемой площади, бурчал он. Зашел на кухню, принюхался. Впрочем, не важно, сказал он вслух. Зачерпнул пальцем соуса из кастрюли на плите. Тушеная говядина, шепнул он. Открыл дверцу морозильника и сказал: Господи Иисусе! Потому что там аккуратными стопками стояло еще одиннадцать замороженных упаковок того же самого. Это были запасы для Александровых наркоманов: тем, кто на метадоне, надо много белков и углеводов.

Я бы таких ни за что в дом не впускал. Удивительно еще, что они тебя без чашек с блюдцами не оставили. Отморозки, сказал Деннис. Впрочем, я, пожалуй, этого поем. Почему? О доме напоминает, что ли, задался он вопросом. Наверное, было в каком-нибудь старом фильме.

Пирог с яблоком! Знаешь, должен признаться, у нас в коммуне мало что делают. Может, потому, что мы в Бруклине и продуктовый кооператив от нас далеко. Но здорово, что они хоть критику слушают.

Сколько же у тебя барахла, отметил он после ужина. Он решил внимательно изучить квартиру. И говорил он про кресла, лампы, письменные приборы, свадебный портрет бабушки и стойку для зонтиков с двумя тростями отца.

Ну, сказала Александра, здесь арендная плата фиксированная.

Знаешь, Александра, что мне нравится? Мне нравится сидеть поздно вечером с девчонкой и смотреть кино. В это время суток большинство американцев этим занимается. Очень важно быть как все, чтобы понять обычного парня, надо им стать. Стать ИМ. Это куда класснее всякого пустого трепа. Сама удивишься, какая близость наступает.

Я вовсе не против близости, сказала она. Я даже не против американцев.

Они посмотрели до середины «День на скачках»[29]. Здорово оттягивает, сказал он. Только долгий очень, а? И тут он стал раздеваться. Протянул к ней руки. Александра, я правда больше ждать не могу. Я встаю с рассветом. И люблю лечь пораньше. Можно, я тут поживу несколько дней?

Он привел свои доводы. 1. Это выходные перед Днем памяти, поэтому в его дом в Бруклине понаехала куча гостей. 2. Они его дико раздражают, потому что чудесный батик отдали покрасить по-модному, пятнами. 3. Они с Александрой могли бы по утрам гулять – все парки сейчас в молодой зелени. Он заметил, что дерево на углу хоть и зачахло из-за автобусов, но на веточках уже полезла листва. 4. Он может поговорить с ней про детей, объяснить, какие у них бывают заскоки и в чем их неоспоримые достоинства. Будь он на каких-то никчемных семь лет младше, был бы одним из них.

Все эти причины побочные, сказала Александра. И предложила ему бренди. Фу, мерзость, возмутился он. Ты же знаешь, я не по этой части. И стал мрачно расшнуровывать туристические ботинки, которые надевал для прогулок по горам. Спустил штаны и потоптался на них – словно чтобы убедиться, что они отделились от него окончательно.

Александра в весеннем легоньком платьице стояла и смотрела. Перехватывало дыхание, потому что у нее уже год или два никого не было. Она обеими руками сжала грудную клетку, чтобы удержать сердце на месте, а еще застеснялась – слишком громко оно билось. Затем они отправились в спальню и занимались любовью до тех пор, пока шумовые помехи не прекратились. Внутри себя она не слышала ни звука. Поэтому они заснули.

Утром ее снова стала интересовать действительность, которая ей нравилась всегда. Ей захотелось ее обсудить. И начала она с рассказа о Джоне, папином соседе по палате.

Турки? Отпад! Так он прав. И вот что еще. Проказа на самом деле наступает. Она даст о себе знать на сельской ярмарке в Форест-Хиллз[30], на острове Рикерз[31], в Филлмор-Ист[32]и в экологическом саду в Вестчестере. В августе.

Действительность? Семинар по введению в действительность? Я таксист? Нет. Я вожу такси, но я не таксист. Я поющий ястреб. Автор песен. Поэт я, другими словами. А ты знаешь, что нынче каждый черный прохожий – поэт? А среди белых пацанов – один из десяти. Один из десяти.

Я теперь все время пишу для «Прокаженных». На хрен поэзию. Меня «Прокаженные» заводят. А я завожу их.

«Прокаженные»? спросила Александра.

Круто! Знаешь их? Нет? Может, знала – под старым названием. Когда-то они назывались «Расщепленный атом». Но потом стали очень уж популярными, а их фишка – анонимность. Этим-то они и знамениты. После летних фестивалей они, наверное, снова сменят название. Может, переедут в глубинку и станут зваться «Зимним мхом».

Ты правда зарабатываешь достаточно?

Ну да. Зарабатываю. По сравнению с другими водилами – вполне.

Вот что: я финансово обеспечиваю треть коммуны из двенадцати человек, трое из которых – дети. В такси кручусь, только ради того, чтобы быть поближе к миру иллюзий, понимаешь, Александра, чтобы болтать с буржуазками – стильными шлюхами или добропорядочными дамочками, которые ездят навещать папашу. Ой, прошу прощенья, сказал он.

Александра, ты только представь: две бас-гитары, скрипка, флейта-пикколо и барабаны. Коронная песня «Прокаженных»! Он сел в кровати. Грудь его освещало солнце. Он уже начал подумывать про завтрак, но ему хотелось, чтобы Александра узнала его получше, врубилась в его суть.

Ооооой

Палец рос

Потом нос

И ступня – не вопрос

Если любишь меня так сяк наперекосяк

Я с тобой – верняк

Дичайшая моя из роз

Ну как? спросил он. И посмотрел на Александру. Она что, собирается разрыдаться? Я думал, ты сдвинулась на действительности, Александра. Так в настоящем мире все так. Короче! И он зачитал ей отрывок в прозе – чтобы обосновать стихи.

Дети! Дети! Хоть над ними и нависли страшные беды, например, быстрая гибель нашего мира от взрыва или медленная – из-за легкомысленного разбазаривания природных ресурсов, они все еще, даже сейчас, оптимистичны, веселы и отважны. Собственно, они рассчитывают на кардинальные перемены в последний момент.

Чушь, жестко сказала Александра, противница обобщений, всякие бывают. Мои мальчишки не такие.

Такие, рассердился он. Ты приведи их. Я докажу. Я все равно их люблю. Он минут двадцать, забыв про завтрак, пытался объяснить Александре, как смотреть на вещи смело – как смотрят во второй половине века. И она попыталась. Она всегда была в душе за прогресс, во всяком случае, за реформы, но тогда, слушая его речи, она смотрела вперед, поверх жаркого скипетра любви и видела одинокую старость и сирую смерть.