(И тут все заинтересованные лица вспомнили дорогой сердцу эпизод. Однажды днем в субботу полицейский, топавший за мистером Дарвином с дубинкой, арестовал его. Мистер Дарвин распространял листовки школы Шолом-Алейхема и заспорил со своим троюродным братом – они разошлись во мнениях относительно прошлого и будущего. На листовках было написано на идише: «Родители! Дитя спрашивает вас: „Папа, мама, что такое сегодня быть евреем?“» Миссис Дарвин наблюдала за ними со скамейки, где сидела с полной сумкой листовок. Полицейский наорал на мистера и миссис Дарвин и на троюродного брата, за то, что ходят где не положено. И тогда мать Фейт с таким прононсом, какого теперь и не услышишь – можно подумать она только-только сошла с Мэйфлауэра, – сказала ему: «Заткнись, казак!» «Видите ли, – объяснял мистер Дарвин, – у евреев слово „заткнись“ считается очень грубым, грязным ругательством, какое и произносить грешно, потому что в начале, если я правильно помню, было слово. Так что это звучит оскорбительно. Понятно?»)

– Селия, если ты тут же все не расскажешь, я сейчас уеду и приеду очень нескоро. Жизнь есть жизнь. Нынче всех слишком балуют.

– Мама, мне про Тесс все интересно. Расскажи, ну пожалуйста, – попросила Фейт. – Если ты не расскажешь, я позвоню Хоуп, она мне расскажет.

– Вот упрямые! – сказала миссис Дарвин. – Ну ладно. Тесс Словински. Про первую трагедию ты, Фейт, знаешь? Первой трагедией было то, что она родила чудовище. Настоящее чудовище. Ребенка никто не видел. Его отдали в приют. Ну ладно. Потом второй ребенок. У него оказалась аллергия почти на все. От апельсинового сока он покрывался сыпью. От молока начинал задыхаться. За городом у него слезились глаза. Ну ладно. Потом у ее мужа – очень милый мальчик, Арнольд Левер – нашли рак. Отрезали ему палец. Стало хуже. Отрезали руку. Не помогло. Милому мальчику Фейт, пришел конец. Вот такое письмо я получила сегодня утром, как раз перед твоим приходом.

Миссис Дарвин замолчала. Потом посмотрела на миссис Гегель-Штейн и Фейт.

– Он был единственный сын, – сказала она.

– Говоришь, единственный сын? – выдохнула миссис Гегель-Штейн. По морщинистым щекам покатилась слезы. Но слезы покатились прямо к ушам и застыли на мочках капельками росы – так она причудливо улыбалась все свои семьдесят семь лет.

Фейт смотрела, как она плачет, совершенно равнодушно. И тут ей пришла в голову дикая мысль. Она подумала, что, если бы Рикардо потерял, например, ногу, он бы никуда не ушел. Это ее немного приободрило, но ненадолго.

– Ой, мама, мама… Тесс и не догадывалась, что ей уготовано. Мы с ней играли в дочки-матери, а она и не догадывалась.

– А кто догадывается? – завизжала миссис Гегель-Штейн. – Арчи сейчас залег у себя во Флориде. Греется на солнышке. Он разве догадывается?

Миссис Гегель-Штейн тронула сердце Фейт. Разбередила ей душу. Она выдавливала свое горе так, словно это яд, хоть и наименее опасный из всех.

И тем не менее первой приняла эту новость как данность именно миссис Гегель-Штейн.

Слезы ее высохли, и она спросила:

– А что Брауны? Старик Браун, их дядя, полный идиот, состоял в «Иргуне»[23], так он здесь.

– Джун Браун? – спросила Фейт. – Вы о моей подруге Джун Браун? С Брайтон-Бич-авеню? Вы про этих Браунов?

– Разумеется, только там все не так плохо, – сказала миссис Дарвин, потихоньку воодушевляясь. – Муж Джун – авиаинженер. Очень серьезный парень. Папа его до сих пор терпеть не может. Он в своей компании был на самой верхушке. Они купили дом в Хантингтон-Харбор, с катером, гаражом, гаражом для катера. Выглядела она потрясающе. Трое сыновей. Все умницы. Муж играл в гольф с вице-президентом, гоем. Будущее – лучше и пожелать нельзя. Она буквально все успевала. И вот однажды утром просыпаются… Кругом мрак. Кто-то что-то сказал – про то, про се. (Я говорила, что он был на самом верху, где все деньги?) Через сорок восемь часов он в черном списке. Прощай, Хантингтон-Харбор. Теперь все они живут с Браунами в четырех комнатах. Стариков жалко.

– Какой ужас, мама! – воскликнула Фейт. – У всей страны что-нибудь да плохо.

– И все же, Фейт, времена меняются. Это необычная страна. Можешь пять раз объехать весь земной шар, второй такой не найдешь. То она на подъеме, то на спаде. Так странно.

– Ну, мам, что еще? – спросила Фейт.

История Джун Браун ее нисколько не огорчила. Что Джун Браун знает про боль? Погружаешься в морскую пучину, так будь готова пойти ко дну. Фейт была уверена, что Джун Браун и ее муж, как там его, запустили руку в карман американской авиапромышленности, нахватали всяких подачек, ну им и перекрыли кислород – ей-то что.

– Так что еще, мама? Как насчет Аниты Франклин? С ней что? Боже мой, она в школе была такая бойкая. По ней все старшеклассники с ума сходили. Грудастая такая. Помнишь ее, у нее еще месячные пришли, когда ей и десяти лет не было? Ты хорошо знала ее мать. Вы с ней вечно что-то вместе затевали, с миссис Франклин. Мама!

– Ты точно хочешь про это знать? Тебе плохо не станет? – Она уже вошла во вкус, но эту историю ей особо не хотелось рассказывать. Впрочем, Фейт она предупредила. – Ну ладно. Так вот, Анита Франклин. Анита Франклин тоже ни о чем не догадывалась. Помнишь, она вышла замуж, задолго до того, как поженились вы с Рикардо, за красавчика из Гарварда? Гитл, вы и представить не можете, какие на нее возлагали надежды мать с отцом! Артур Маццано, из сефардов. Жили они в Бостоне, общались с умнейшими людьми. Преподаватели, врачи – самые сливки. Ученые-историки, американские интеллектуалы. Ой, Фейти, дорогая… Они меня несколько раз приглашали. На Рождество, на Пасху. Я видела их деток. Все такие светленькие – ты, Фейт, была такой же. У него было чуть ли не две докторские степени – в разных областях. Если у кого были вопросы – из любой области, – обращались к Артуру. Ребенок у них пошел в восемь месяцев. Я своими глазами видела. Он писал статьи в еврейские журналы, о которых вы, Гитл, даже не слыхивали. И вот однажды Анита узнает из самых надежных источников, что он путается с первокурсницами. С несовершеннолетними. Все вмиг попало в газеты, дошло до суда, говорили кто что – кто да, кто нет, мол, он только флиртовал – ну, как мужчины флиртуют с молоденькими девушками. Но оказалось, что одна из этих дурочек забеременела.

– Ох уж эти испанцы! – задумчиво сказала миссис Гегель-Штейн. – Не любят они своих жен как следует. Женятся, только если выгодно.

Фейт опустила голову – ей было жалко Аниту Франклин, из которой в неполных десять лет хлынула кровь, что вселило надежду в озабоченные головы девочек из пятого и шестого класса. Анита Франклин, мысленно произнесла она, думаешь, ты справишься с этим в одиночку? Как ты спишь по ночам, Анита Франклин, самая сексуальная девочка средней школы Нью-Утрехта? Каково тебе теперь, когда тебя уже не ласкает сефард Артур Маццано, блестящий ученый и преподаватель? Теперь на тебя навалилось время, а не светловолосый красавец Артур, и его трепетные бойскаутские пальцы больше тебя не ласкают.