пот, лицо зеленело. Веслава Мачек была уверена, что парень сломается, сменит специальность, станет нотариусом или юрисконсультом. Но нет: Цезарий уперся. Не пропустил ни одной аутопсии, стоял возле самого стола, записывал каждое ее слово. И привык. Годом позже защитил с отличием диплом, подал заявление и устроился на работу в прокуратуру варшавского района Прага-Север.

Веслава Мачек не спрашивала об обстоятельствах смерти покойного. Да и не нужно было. Слишком уж хорошо она знала этот тип: фиолетовый спортивный костюм, футболка, безрукавка, татуировки. И многочисленные колотые раны. Такие наносит кухонный нож в женской руке.

– Может, на сей раз напишу, что это сердечный приступ?

– Пани Веся…

– Вы же понимаете, что явно было за что?

– Пусть решит суд.

– Вижу, ваша вера в торжество справедливости не пошатнулась?

Прокурор Бобжицкий не ответил. Веслава Мачек сменила скальпель на планшет и карандаш, записывала: открытый желудок, вылилось содержимое желудка. Перерезана брюшная артерия, ободочная кишка, поджелудочная железа.

– А кстати, я собиралась вам рассказать, – вспомнила врач, не переставая писать. – Вернулись пробы с вскрытия Бучека, материал из-под ногтей.

– И?

– Фрагменты крашеной телячьей кожи, такую обычно используют для обивки. И волокна АБС.

– АБС?

– Какой-то пластик. Обождите, я где-то записала, – Веслава Мачек пролистала записи. – Сополимер акрилонитрил ботади… Нет, бута… бутадиен стирол. Техник говорил, что из этого отливают элементы приборной панели, руля и тому подобное.

– То есть… – Бобжицкий откашлялся. – Он исцарапал свою машину? До крови?

– Похоже на то.

– Интересно.

– И что вы с этим сделаете?

– Ничего. Следствие будет приостановлено.

Веслава Мачек положила планшет на столик, опрокинув пустую чашку из-под чая.

– Как это? Ведь очевидно, что…

– Пани Веслава, – Бобжицкий оборвал ее на полуслове. – Вы спрашивали, как там моя вера в торжество справедливости. Пусть это будет вам ответом.

Доктор медицинских наук Веслава Мачек долго смотрела прокурору в глаза. Наконец кивнула и вернулась к работе.

Юлита еще какое-то время поддерживала разговор (Леон на сто процентов уверен, что Бучек плакал? Да, на сто. Видел, чтобы тот с кем-то говорил по телефону? Нет, обе руки были на руле, но не исключено, что актер мог говорить по громкой связи), но чувствовала, что других открытий в тот вечер уже не случится. Наконец она дала знак официантке, чтобы та принесла счет. Официантка вернулась через минуту с заполненным от руки листочком, вложенным в корзинку с мятными конфетками.

– Плачу я, – Юлита достала кошелек. – Слушай, огромное тебе спасибо, и извини еще раз, что… ну ты понял. Я немного на тебя надавила.

– Немного?

– Ну ладно, не немного.

– Ага. И часто вы такое устраиваете?

– Что? Нет-нет, что ты.

– Забавно. Я готов поклясться, что у тебя большой опыт, – сказал Леон, повязывая шарф. – Ты была очень убедительна.

– Спасибо… Наверное. – Она улыбнулась и слегка покраснела. Ей шло. – Ребята из школы всегда говорили, что у меня талант втираться в доверие.

– Почему?

– Ну, типа, когда нужно было убедить продавщицу в магазине со спиртным, что нам уже восемнадцать, или заболтать учительницу так, чтобы она забыла об обещанной контрольной, то почему-то всегда это приходилось делать мне…

– А-а-а. Тогда я понял, почему тебя ко мне прислали.

– Я сама вызвалась. И вообще… Это другое. Сейчас мое дело было правое.

– Ну, это выяснится, когда ты выложишь свой текст. Сорри, но… Не очень-то я доверяю этим твоим “Меганьюсам”.

– И правильно делаешь. Дрянь страшная.

Леон удивленно заморгал.

– Ты что, думал, я этого не понимаю? Что мне кажется, будто это польский “Нью-Йорк таймс”?

– Тогда почему же ты там работаешь?

– А почему ты рисуешь этикетки для “ДиетПола”? – спросила Юлита, слегка наклонив голову. – Ты об этом мечтал, когда поступал в Академию изящных искусств?

– Туше.

– Я правда пытаюсь выяснить, что случилось с Бучеком. – Юлита придержала ему дверь, они вышли на улицу. – Я не собираюсь делать из этого очередную историю в стиле “Пыль сломала мне руку!”[19]. Ясно?

– Ага. Ясно.

– Ладно, мне пора. Спасибо еще раз. И обещаю, что не буду тебя больше доставать. Пока.

Леон проводил ее взглядом. Смотрел, как она перебегает улицу на мигающий зеленый, вскакивает в трамвай, ищет мелочь на билет.

И надеялся, что свое слово она не сдержит.

Рышард Бучек сидит на диване. На нем льняная рубашка без воротника, светлые джинсы, босые стопы утопают в пушистом ковре. Рядом сидит его жена, Барбара, платье в горошек, волосы собраны в пучок. У нее на коленях лежит свернувшийся клубочком персидский кот. За окном весна: солнце, сочная листва, безоблачное небо. Юлита проверила дату. Май 2018-го. Последнее интервью Бучека перед смертью.

РАУТ: Ты доволен жизнью?

БУЧЕК: На все сто. Я ничего не стал бы менять, хотя, как и каждый из нас, я совершил кое-какие ошибки.

РАУТ: Жалеешь об этом?

БУЧЕК: Вообще нет. Я стараюсь смотреть вперед, не возвращаться в прошлое. Что было, то прошло. Нужно уметь принимать себя, принимать мир. Научиться прощать. Если у меня и есть враги, то я о них не знаю. И прощаю им, потому что во мне самом нет подобных негативных чувств. Это токсично. Плохая энергия возвращается.

РАУТ: Ты всегда был таким?

БУЧЕК: Конечно нет. К этому нужно прийти, но учась на своих ошибках. Ты не узнаешь, кто ты, глядя на чужую жизнь.

Юлита закатила глаза. Что за бред! Три страницы трепа, банальностей, тавтологии и эзотерики для бедных. В том, что они с подружками писали друг дружке в дневники, в тетрадках с участниками бой-бэндов на обложке, и то было больше смысла. Кто все это читает?

Она спрятала лицо в ладонях, потерла виски. Это было четырнадцатое прочитанное ею интервью с Бучеком. Единственное, что она из них узнала, так это то, что он предпочитает зеленый чай черному, любит кататься на горных лыжах и не разбирается в компьютерах, поэтому, когда знакомым что-то от него нужно, они пишут на электронную почту сына. Другими словами, она не узнала ничего.

– Юлита? – голос Мацкович вырвал ее из раздумий. Та стояла возле ее стола, скрестив руки. Браслет с серебряными подвесками поблескивал на уровне глаз Юлиты.

– Да?

– Зайдешь ко мне?

– Конечно.

Она пошла за начальницей. Мацкович пропустила ее в дверях, села за стол. Обычно она вольготно разваливалась в офисном кресле, забрасывала ноги на стол или на компьютер, но сейчас вытянулась в струну. Нехорошо.

– Я думала, мы договорились. Ты ведешь свое расследование, но в свободное от работы время. А здесь, в офисе, ты выдаешь тексты. А вчера ты вышла в три часа дня, написав один зеленый материал. Сегодня вообще ничего не выложила, а уже почти четыре часа.

– Я вот-вот закончу статью об актрисе