Кейн положил на стол нож и вилку и снова наполнил оба бокала. Затем потянулся за каталогом Тарлтона, лежавшим слева от него. Раскрыв его, проговорил:

— Вот, смотрите… Я уже наметил некоторые из пьес. Все они гораздо интереснее, чем те, что обычно идут в театре «Друри-Лейн». — Он полистал каталог. — А вот — «Прелестная распутница». Замечательная пьеса. Так-так, что тут еще?..

Список весьма выразительных названий и столь же выразительная мимика маркиза заставили Джулиану захихикать.

— «Завоюй ее и возьми ее», — читал маркиз. — А вот — «Городской щеголь». Нет, пожалуй, обойдусь без него. Но «Женщину, обернувшуюся задирой», я просто обязан иметь.

Джулиана снова захихикала. Впрочем, ни названия книг, ни их содержание не имели для нее особого значения. Гораздо больше она интересовалась тем, насколько редким является то или иное издание.

— Неужели вы намерены читать все то, что покупаете? — спросила она.

— Естественно, намерен. — Маркиз перевернул еще одну страницу. А вот замечательная вещь — «Свирепый наместник». Разве я могу устоять? Здесь поднимаются некоторые вопросы, которые могут вызвать протест лорда Чемберлена, не желающего, чтобы подобное изображалось на сцене. Вы понимаете, о чем я?..

Маркиз бросил на Джулиану внимательный взгляд, вероятно, ожидая, как она отреагирует. Но вино сделало ее смелой, и она, рассмеявшись, спросила:

— Кейн, могу я задать вам один вопрос?

Он с улыбкой пожал плечами:

— Почему бы и нет?

— Скажите, зачем вы стремитесь шокировать людей?

— Разве я вас шокирую?

— Да, немножко. Но я нахожу это забавным. И я не уверена, что вы действительно думаете то, что говорите.

— Я говорю то, что люди ожидают от меня услышать. И веду себя соответствующим образом, — ответил маркиз, едва заметно нахмурившись.

— Значит, вы хотите… угодить кому-то?

— Я этого не говорил. Я сказал только то, что сказал.

— А почему люди ожидают, что вы будете шокировать их?

— Потому что вы, вероятно, единственный человек в Лондоне, не знающий о том, что я погряз в пороке, и о том, что я был изгнан из дома предков в шестнадцатилетнем возрасте.

— Что же такого ужасного вы могли совершить в этом возрасте?

— Поступки, о которых я сейчас не хотел бы говорить. Такие рассказы не для ваших ушей.

— В самом деле? — Джулиана была заинтригована.

— Видите ли, мое движение в сторону греха началось в нежном двенадцатилетнем возрасте, когда я стал бросать плотоядные взгляды на одну из горничных во время вечерних молитв.

— Надеюсь, ваш отец не выгнал вас тогда из дому?..

— Тогда — нет. Тогда он просто выпорол меня. А вот горничную убрал безо всяких объяснений. Это первый пример того, как я вверг женщину в беду. Но грех, который стал причиной моей ссылки, был гораздо более серьезным, — добавил маркиз с ухмылкой, однако Джулиана почувствовала в его тоне обиду и горечь.

— И что же вы сделали?

Кейн медлил с ответом, потом сказал:

— Сейчас это уже не имеет значения. Но после этого я ушел. Отец довел меня до ближайшей остановки дилижансов, снабдив сотней фунтов, и сказал, чтобы я никогда не подходил к дверям Маркли-Чейза.

Джулиана поняла, что маркиз не собирается откровенничать. Немного помолчав, она задала очередной вопрос:

— А что же ваша мать? Она разве не возражала?

— Моя мать — праведница…

— Праведница, прогнавшая из дому шестнадцатилетнего сына?! — искренне возмутилась Джулиана.

— По мнению матери, мой отец всегда все делал правильно. И даже в высшем свете так считали. Поэтому я отправился в Лондон и стал делать то, что люди от меня ожидали. Я решил, что должен оправдать сложившееся обо мне мнение.

— Такой молодой — и такой одинокий! Как же вам удалось выжить?

— Я отправился жить в бордель. И там мне очень понравилось, — добавил маркиз с озорной улыбкой.

— Боже милостивый! — ужаснулась Джулиана.

— А потом я установил дружеские отношения с театром. Точнее — с некоторыми леди, украшавшими сцену своим присутствием.

— Выходит, вы не делаете из этого секрета?

— А какой смысл? Обо мне давно уже идет дурная слава. Спустя пять лет после моего ухода умер отец. Как для него ни прискорбно, лишить меня наследства он не сумел. Это было не в его власти.

— И вы вернулись домой?

— Лишь на похороны. Достойный презрения акт лицемерия, не так ли? А моя мать остается там. И она совершенно не заинтересована в моем обществе. Поэтому я веду безмятежную жизнь в нашем лондонском доме, а она содержит Маркли-Чейз.

Кейн не просил о сочувствии, но все же получил его. Джулиана в полной мере познала боль одиночества, когда ей пришлось покинуть тот дом, который она считала своим.

— Сколько же лет вы не были дома? — спросила она.

— Три года.

— Значит, вам… двадцать четыре года? Выходит, вы всего на год старше меня. Я думала, вы старше. — Нельзя сказать, что разгульный образ жизни сказался на его внешности, но лицо маркиза свидетельствовало о некой пресыщенности…

— Спасибо за комплимент, дорогая. Годы распутства, должно быть, повлияли на мою внешность. Я непременно скажу своему камердинеру, чтобы он принял меры.

Джулиана была почти уверена: что-то постоянно угнетало Кейна, но он старался скрыть свои чувства, старался выдавать себя за беззаботного прожигателя жизни.

Но тут выражение печали вдруг покинуло его лицо, и теперь перед ней снова был веселый и обаятельный маркиз, смотревший на нее с беспечной улыбкой, а его голубые глаза внезапно сделались озорными… и опасно притягательными. Джулиана тотчас смутилась и на мгновение отвела взгляд. Когда же она вновь посмотрела на маркиза, на лице его была все та же обворожительная улыбка.

А Кейн был вполне доволен беседой, ведь он узнал, что сэр Томас Тарлтон имел склонность к шантажу и вымогательству. Это обстоятельство, возможно, являлось ответом на мучивший его вопрос. Да, очень может быть, что отец расстался с «Бургундским часословом» лишь потому, что боялся скандала. Но какого рода скандал мог угрожать Праведному маркизу? Кейн подозревал, что ответить на этот вопрос будет не так-то просто.

Что же касается Джулианы, то ее сочувствие было довольно приятным. Возможно, оно стало бы еще более приятным, если бы она знала о нем всю правду. Когда же он понял, что ее сочувствие переходит в жалость, настроение у него изменилось — он терпеть не мог жалости.

— Дорогая, хватит о моей никчемной жизни. Давайте вернемся к книгам. Если я собираюсь коллекционировать пьесы, то, естественно, должен купить Шекспира.