Разразившись этой гневной тирадой и выплеснув свое раздражение, я вдруг с удивлением почувствовала, что почти не злюсь. Мне даже стало смешно. Ведь все те «страшные недостатки», в которых я его обвинила, как раз и делали его совершенно непохожим на других мужчин.

Но по выражению лица Мудзу было видно, что ему не до смеха. Он побледнел. И молча выслушал все мои обвинения. Мне стало не по себе. Ведь, в конце концов, это я испортила одну из его сковородок, учинила разгром на кухне, чуть не устроила пожар, и именно по моей вине сюда притащились эти швейцары.

Я зашла слишком далеко. И теперь он порвет со мной.

При одной мысли об этом я почувствовала себя несчастной, на глаза навернулись слезы.

Неожиданно Мудзу притянул меня к себе и обнял.

Я ощутила запах его тела, гибкого и сильного, пропитанного гормонами. И больше не могла противиться: его аура совершенно лишала меня воли. Мое тело обмякло, словно из него вынули пружину, безудержный гнев куда-то испарился. И остались одни слезы. Я разрыдалась, и мне стало легче.

— Извини меня, — произнес Мудзу тихо и отчетливо.

— Ничего. Я просто взбалмошная бабенка, начисто лишенная женских достоинств, — пролепетала я, всхлипывая.

Конечно, всерьез была произнесена лишь первая часть фразы. Что до второй, то есть до женских достоинств, то это была горькая ирония — ведь Мудзу утверждал, будто на кухне женщина выглядит особенно привлекательно.

— Ты… — сказал он, дотронувшись пальцем до моего лба и укоризненно покачав головой.

Мы молча смотрели друг на друга, и снова возникло ощущение, что мы оба глядимся в зеркало. Только на этот раз оно было чистым и незамутненным. У нас не осталось никаких сомнений: мы справимся с любой бедой, потому что мы рядом и хотим оставаться вместе. Спустя какое-то время мы оба посмотрели на флакончик с лосьоном, который я швырнула в унитаз. Я нахмурилась и с причитаниями, преодолевая брезгливость, двумя пальцами выудила его оттуда, бросила в раковину и пустила воду.

— Что ты делаешь? — Мудзу был в шоке.

— Знаешь, эта штука обошлась мне в сто пятьдесят баксов. Жалко выбрасывать такие деньги на ветер!

— Ничего себе, — присвистнул Мудзу. — Примите мое восхищение, мадам!

Я притворилась, что не заметила его издевательского тона.

Выходя из ванной, он предложил:

— Может, останемся дома и закажем что-нибудь в «Китайском уголке»? Да и потом, у нас есть овощи и рис, так ведь?

Он принял поистине соломоново решение — сохранить лицо и все-таки поесть!

После ужина я с небывалым рвением целых сорок минут убиралась на кухне, а потом вскипятила чайник и приготовила две чашки чая. Поскольку от природы женщины склонны ублажать мужчин, то они довольно легко поддаются дрессировке, конечно, при условии, что по-настоящему влюблены.

Мы нежились в джакузи, погрузившись в булькающую, пузырящуюся воду. Медленными и сильными движениями Мудзу растирал мне спину губкой.

Через какое-то время он нарушил молчание:

— Ты действительно хочешь ребенка?

Я кивнула.

Он признался, что собирался завести ребенка с одной из своих бывших подруг, но передумал, решив, что она не годится в матери его будущему малышу. Я немного помолчала, а потом сказала, что сама смущена тем, насколько неотвязно меня преследует мысль о детях.

— В этом нет ничего необычного, — заметил он, протягивая мне губку. Теперь я терла ему спину. — В твоем возрасте из-за усиленного выделения эстрогенов обостряется естественное стремление иметь детей, это материнский инстинкт.

Некоторое время мы молча лежали в разных концах ванны, наслаждаясь теплом обтекавшей тело воды.

Мои волосы колыхались в воде, как черные водоросли. В ярком свете влажный воздух ванной комнаты окрасился в нежные радужные тона. Вода в джакузи впитала аромат наших тел и обоюдное желание, охватившее нас.

Сначала робко, а затем сильнее и напористее Мудзу прикоснулся большим пальцем ноги к бугорку между моих ног. Его палец нырнул туда, словно скользкая, вкрадчивая рыбка.

Я не отрывала от него взгляда, позволяя ему забавляться с моим телом. В этот момент я целиком и полностью принадлежала ему — каждый волосок на моей коже, каждый палец.

Он плавно приблизился ко мне, и под его пристальным взглядом, в котором было столько первобытно-звериного и божественного одновременно, я застонала от захлестнувшего меня желания.

Он прикоснулся ко мне рукой и ввел внутрь палец, и я почувствовала, что это тот самый левый мизинец, на котором не было фаланги. Стремительный ток крови обжигал тело изнутри, как огненная лава, извергающаяся из жерла вулкана. Лицо полыхало, как в лихорадке, будто меня пожирал неизлечимый недуг. И возбудителем этой любовной лихорадки было плотское влечение, непостижимое, безрассудное и всепоглощающее.

Но он не овладел мной, а лишь изводил ласками, разбередив пальцем самое чувствительное место, заставив меня изнывать от страсти и змеей извиваться в воде. Казалось, его обрубленный палец проник не во влагалище, а в самые глубины мозга, в подсознание. Он повелевал моим телом, подчинив и совратив разум.

— Ну же, давай, — доносился до меня его далекий вкрадчиво-повелительный голос, словно соблазнительный зов сирен над морской гладью. — Давай, иди ко мне, иди же…

В предвкушении наслаждения моя плоть напрягалась, томление становилось все невыносимее и острее, мозг и чрево изнемогали от нестерпимого ожидания, пока, наконец, плотина не прорвалась и тело и сознание не погрузились в пучину оргазма, необъятную, как Тихий океан.

— Если ты меня покинешь, я возненавижу тебя, — в изнеможении выдохнула я, словно в бреду. — Потому что теперь я уже не в силах уйти сама.

Той ночью в лунном свете я и не спала, и не бодрствовала.

И, наконец, услышала историю о том, как он лишился пальца. Оказалось, его вовсе не откусила обезумевшая от страсти женщина. И не отрубил ревнивый муж любовницы. И автокатастрофа тоже была здесь совсем не при чем, как и спортивная травма. И свирепые лесные волки не имели к этому ни малейшего отношения. Все мои прежние предположения растаяли, когда я услышала рассказ о подлинных событиях.

Он сам отрубил себе палец.

— Это было двадцать лет назад, — начал он. — Я был очень молод и импульсивен, немного похож на тебя нынешнюю. — Он обнял меня и поцеловал в волосы. — Я возглавлял студенческий совет в одном из лучших колледжей Японии, но меня исключили из-за пьянства и дебошей. Позже я стал настоящим панком. Это долгая история. И вот однажды я встретил старца, который изменил ход моей жизни. Я был так потрясен его жизненной философией, что хотел, как за учителем, безоглядно следовать за ним повсюду, через высокие горы и бурные реки. Но он был категорически против. И тогда, чтобы убедить его в искренности и серьезности своих намерений, я отрубил себе палец. Никогда не забуду, как он смотрел на меня после этого. Его глаза излучали безграничное сострадание, а еще в них сквозило неодобрение и сожаление. Он сказал, что мой поступок был продиктован эгоизмом и величайшей глупостью, что он противоречит всей его вере и что я смогу следовать за ним, только если пойму это. Потом он повернулся и бесследно исчез.