Тамга рванула вперёд.

Ветер студёными языками вылизывал лицо. Губы стянуты, глаза прищурены. Нет ног, нет рук. Только гулкое дыхание. Только свинцовое сердце под бушлатом. Время соскочило с резьбы и с тихим шелестом закрутилось, завертелось. Дима не успевал осознать происходящее. Краткими вспышками видел Тамгу, дядю и самого себя.

Соболь, прячась от погони, прыгнул на дерево. Но вместо того чтобы устремиться напрямик к макушке, отчего-то побежал по стволу серпантином. Будто искал чего-то. А потом исчез.

Тамга лаяла, скулила, топталась на месте. Николай Николаевич высматривал отходные следы. Дима сжимал в руках ружьё. Ждал. И надеялся, что соболю удалось сбежать. Разве можно стрелять, когда в голове вихрится такая пурга? Лучше переждать, успокоиться и к следующему соболю подойти с ясным взглядом, ровным дыханием.

– Он тут, – дядя ударил лыжной палкой по дереву.

– Где?

Дима спросил до того тихо, что сам едва себя расслышал. Это было к лучшему. Дяде мог не понравиться глупый вопрос.

Дерево оказалось дуплистым. Соболь спрятался в нём. Затаился, надеясь, что охотники потеряют его след. В дупле могло быть гнездо.

– Это не плохо, – говорил Николай Николаевич, доставая из рюкзака пакет с тряпьём. – Хуже, если он ушёл в корни. Тогда ещё долго будем копаться.

Выбрав лоскут сухой тряпки, дядя взялся за топор. Простучал ствол, нашёл тонкое место. В несколько ударов прорубил зубатую прореху.

– Готовься, – бросил дядя.

Дима не знал, к чему готовиться, но на всякий случай поднял ружьё. Волнение ослабло. Только сейчас Дима понял, до чего громко и часто дышит – так, что глушит себя. Успокоив дыхание, твёрже встал на ногах, сбросил варежку с правой руки – под ней была тонкая хлопковая перчатка. Указательным пальцем ощутил холод спускового крючка. Он был готов.

Николай Николаевич подпалил тряпку. То раздувал, то приминал народившийся уголёк. Наконец раздухарил настоящий дымокур и пропихнул его в прореху ствола. Прислушался. Кивнул своим мыслям и обошёл дерево с другой стороны.

Тамга молча смотрела на хозяина. Она и прежде видела, как выкуривают соболя. Знала, что в эти секунды нужно затаиться.

Дима смотрел настойчиво, до боли в глазах. Руки устали от тяжести ружья, но юноша боялся опустить его даже на мгновение.

Дерево задымило. Как кипящая кастрюля, из которой во все щели валит пар. Дуплистый ствол разом открыл прежде скрытые проёмы. Серый дым вытягивался из них, путался в сухих ветвях и рваным облаком устремлялся к макушке.

Дима залюбовался этим зрелищем, но тут же вздрогнул от громкого окрика:

– Вон!

Дядя указывал куда-то вверх. Тамга залилась лаем. Стала бросаться на ствол, готовая вскарабкаться по нему до ближайших ветвей. Зная, что ничего хорошего из этого не выйдет, откидывалась на снег и продолжала суетиться у комля.

– Жди, – скомандовал дядя. – Не пали раньше времени. Пусть затихнет.

Дима и не думал стрелять. Он по-прежнему не видел зверька. Приметил его, только когда тот, спасаясь от горького дыма, прыгнул на лапы соседней ели.

Тамга лаяла так громко, что то и дело сбивалась на вой и скулёж. Взвилась на месте и бросилась в погоню. Охотники пошли за ней.

Юноша молча, сосредоточенно следил за каждым движением зверька. Тёмный кошачий силуэт. И круглые ушки на фоне белого неба.

«Не уйдёшь. Ты мой».

Волнение иссякло. Пришёл охотничий азарт. Восприятие стало ясным, свежим. Дима чувствовал себя как никогда сильным, взрослым. Вместе с этим юным соболем он должен был убить своё детство и свои слабости.

«Не уйдёшь. И шкуру я сам с тебя сниму».

«Маленький гадёныш!»

«Зачем бежать? Смирись!»

Дима усмехнулся таким мыслям.

Охотники прошли за соболем не меньше трёхсот метров. Зверёк оказался проворным. Николай Николаевич с первого взгляда убедился, что это сеголеток. Такого можно было и отпустить, чтобы не отвлекаться от более ценных соболей, но Николай Николаевич заботился о племяннике. Знал, что тому нужна первая добыча.

Оставалось чуть больше полукилометра до подножия малого гольца. Подъём к нему начинался каменными завалами. Юркнув туда, соболёк спасётся. Выкурить его будет сложно. Но ещё раньше его схватит Тамга. Она не позволит зверю пробежать и нескольких шагов по земле. Такой вариант не устраивал ни дядю, ни Диму. Они надеялись, что соболь ещё раньше осядет на дереве. И не ошиблись.

Зверёк устал. Отчаялся. Оказавшись на массивном стволе лиственницы, решил затаиться. Прижался к тёмной коре и замер. Посчитал, что так его снизу не заметят. Найти соболька в самом деле было непросто. Дима долго всматривался ввысь, щурился.

– Видишь? – спросил дядя.

– Нет, – ответил Дима и тут же вздрогнул – увидел.

Тёмная тушка с пушистым хвостом. Таится на полном обозрении. Идеальная цель.

Нахлынуло волнение, но теперь оно было иным. Звонким, растянутым одной долгой нотой. Острым, как стальная струна. Пульсирующая тяжесть накрыла голову капюшоном. Сдавила виски.

Дима не успевал обдумать свои движения. Тело действовало самостоятельно. Он и не заметил, как поднял ружьё. Уткнул приклад в плечо. Отщёлкнул крышечки прицела. Прикрыл левый глаз. Поймал дыхание. Замёрзшим пальцем ощутил сопротивление спускового крючка. Вспомнил, что варежка осталась там, у дуплистого дерева. Поэтому кисть правой руки так замёрзла. Эта ненужная, неуместная мысль отрезвила. Дима понял, что целится в голову соболя. Оставалось выстрелить. Тут не промажешь.

– Давай, – процедил Николай Николаевич.

Он стоял рядом и тоже целился.

Долгие глухие удары сердца. Дыхание вырывалось.

Нельзя медлить.

Дима нажал на спусковой крючок. Но ещё раньше, за доли секунды до этого, сместил прицел влево.

Выстрел оглушил. Соболь сдёрнулся. Побежал вверх по дереву.

Промазал. Дима промазал…

Грохнул второй выстрел. Дядя подстраховал племянника. Соболёк как-то сразу отлип от коры. Безжизненной тряпкой полетел вниз. Ударяясь о ветки, переворачивался. Шлёпнулся в снег.

– Фу! – Николай Николаевич крикнул подбежавшей Тамге. – Фу, кому говорят!

Дима весь обмяк. Едва не выронил ружьё. Он понял, что промахнулся намеренно. Пытался убедить себя, что всему виной была дрогнувшая рука, но тщетно. Он сам всё испортил. Выстрелил в сторону. Но почему? От обиды и едкого презрения к себе выступили слёзы. «Почему?!» – твердил Дима и не находил ответа.

Сашка бы попал. Он бы не сомневался. «Headshot!» и крик радости. Улыбка настоящего охотника. И первая добыча в руках.

Дядя подозвал юношу к себе.

– Ну ты мазила. В такого с закрытыми глазами стреляй, а ты устроил петрушку.