экономику, объясняя, что поступает так во имя достижения демократически принятых общих целей (в интересах армии наемных работников, т. е. большинства граждан страны) – ни в коем случае не является очевидным.

В политической экономии демократического капитализма послевоенного времени были институализированы сразу два конкурирующих принципа распределения: я назову их рыночной справедливостью (Marktgerechtigkeit) и социальной справедливостью (soziale Gerechtigkeit). Под рыночной справедливостью я понимаю распределение производственных результатов согласно рыночной оценке – выраженной в относительной стоимости – индивидуальной производительности каждого участника; критерием для установления величины вознаграждения с точки зрения рыночной справедливости является предельная производительность, т. е. рыночная стоимость предельной единицы труда в условиях конкуренции [Böhm-Bawerk, 1968 (1914)]. Социальная справедливость, напротив, измеряется культурными нормами и базируется на статусном, а не на договорном праве. Она придерживается коллективных представлений о справедливости и реципрокности, соглашается с требованиями обеспечивать минимальный уровень жизни независимо от экономических показателей и эффективности, признает гражданские права и право человека на здоровье, социальную защиту, участие в жизни сообщества, охрану труда и профсоюзную организацию и т. д.

И рыночная справедливость, и социальная справедливость противоречивы. Вопросом о том, каковы должны быть условия для того, чтобы конкуренция была честной, а ее результат мог считаться справедливым, занимался еще Эмиль Дюркгейм [Durkheim, 1977 (1893)]. Однако на практике стандартная экономическая теория исходит из того, что большинство рынков и так «совершенны», поэтому, что бы они ни порождали, всё будет справедливо и эффективно. Несколько сложнее обстоит дело с социальной справедливостью, чья суть «конструируется социально» и потому может меняться в зависимости от культурного и политического дискурса и в разных исторических обстоятельствах. Что считать справедливым с точки зрения рынка, решает сам рынок, выражая это при помощи цены; что считать справедливым с социальной точки зрения, решается политически – в процессе поиска баланса между властными рычагами и мобилизацией избирателей, это находит свое выражение в формальных и неформальных институтах. Если общество воспринимает себя через призму стандартной экономической теории или подчиняется ее интерпретационной логике, в крайних случаях оно может выдавать рыночную справедливость за социальную справедливость и тем самым снимать напряжение между ними[70]. Один из вариантов этого подхода состоит в том, чтобы, ссылаясь на Фридриха фон Хайека, признать понятие социальной справедливости бессмысленным[71] и выстроить политические и экономические институты таким образом, чтобы с самого начала исключить те требования социальной справедливости, которые плохо сочетаются с рыночной справедливостью.

Как бы то ни было, сторонникам рыночной справедливости постоянно мнится угроза: представления о социальной справедливости завладеют умами демократического большинства, которое, подчинив себе государственную власть, начнет систематически искажать слаженную работу рынка. Социальная справедливость по природе своей материальна, а не формальна, и потому с точки зрения формальной рациональности рынка ее можно рассматривать только как нечто иррациональное, непредсказуемое и произвольное[72]. Так что, с одной стороны, если политика подчиняется требованиям социальной справедливости, она начинает мешать рыночным процессам, спутывает их результаты, порождает ложные стимулы и «моральные риски» (moral hazards), сводит на нет принцип вознаграждения по достижениям и, в принципе, является «экономически чуждой». С другой стороны, «демократическая классовая борьба» [Korpi, 1983] с позиций социальной справедливости является необходимым элементом корректировки системы, построенной на неравноправных соглашениях между наемными работниками и получателями прибыли, что всегда приводит к накоплению преимуществ согласно так называемому эффекту Матфея: «Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Мф. 25:29). Несмотря на то что корректировки рынка, производимые в соответствии с социально-политическими представлениями о справедливости, мешают капиталистической практике, с ними приходится мириться как с чем-то неизбежным до тех пор, пока есть вероятность, что проигравшие рынку откажутся от дальнейшего участия в игре: без проигравших нет победителей, без вечных проигравших нет вечных победителей[73].

Кроме того, если социальное вмешательство в работу рынка оказывалось чрезмерным, капитал всегда мог отреагировать кризисом. Кризисы возникают тогда, когда индивиды, контролирующие ключевые средства производства, начинают опасаться, что полученное вознаграждение не будет соответствовать их представлениям о рыночной справедливости; в такой ситуации их доверие падает ниже необходимого для инвестиций минимума. Собственники и распорядители капитала могут перевести его за рубеж или оставить где-нибудь в пределах денежного сектора экономики, тем самым навсегда или на время выведя его из обращения в экономике политической системы, утратившей их доверие. В результате – безработица и низкие темпы роста, что особенно наблюдается сегодня в условиях свободы рынков капитала.

Рыночная справедливость тоже следует определенным нормативным стандартам – их задают собственники и распорядители капитала, – и в этом смысле включает элементы социальной справедливости, хотя и при помощи стандартной экономической теории преподносит ее как естественную, а не как социальную. Тот факт, что «психологическое» доверие капитала в практике политических отношений является важнейшим техническим условием для функционирования капиталистической экономики, изначально накладывает ограничения на возможность шлифовки рыночной справедливости инструментами демократически провозглашенной социальной справедливости. Фундаментальная асимметрия капиталистической политической экономии состоит в том, что притязания капитала на адекватный уровень вознаграждения рассматриваются как эмпирически необходимые условия для функционирования всей системы, а аналогичные притязания труда – как источник помех.

Макс Вебер, как Шумпетер, а за ним и многие другие, опасался, что материальная, субстантивная справедливость под влиянием «бюрократии» и ее сторонников-социалистов постепенно подчинит себе формальную справедливость рынка, что в конце концов приведет к гибели капитализма, а вслед за ним и к исчезновению свободы буржуазного индивидуализма, характерного для капиталистического экономического порядка [Offe, 2006b]. Неолиберальный поворот, который наблюдается с 1970-х годов, устранил эту угрозу на обозримом горизонте. Сегодня – поскольку все сложнее становится симулировать социальную справедливость, подбрасывая в конфликт перераспределения фиктивные ресурсы и продолжая при этом руководствоваться рыночной справедливостью – либерализация капитализма достигла точки, в которой происходит окончательное высвобождение принципа рыночной справедливости из исторически наложенных ограничений социальной справедливости. Подробнее речь об этом пойдет ниже.

Защитить рынок от демократических корректив можно путем либо неолиберального перевоспитания граждан, либо устранения демократии по модели Чили 1970-х годов; в первом случае необходимо просвещать общество в русле стандартной экономической теории, тогда как второй вариант в настоящее время не представляется возможным. Таким образом, стратегия ослабления напряжения между капитализмом и демократией и провозглашения примата рынка над политикой на долгосрочную перспективу должна фокусироваться в первую очередь на пошаговых реформах политико-экономических институтов [Streeck, Thelen, 2005]: сначала – шаг к экономической политике, основанной на четких правилах, к независимым центральным банкам и фискальной политике, независимой от результатов выборов, далее – передача ответственности за политико-экономические решения органам регулирования и «экспертным советам», и наконец, закрепление «долгового потолка» на конституционном уровне, что законодательно ограничит правительства если не навсегда, то хотя бы на несколько ближайших десятилетий. В ходе указанных реформ государства развитого капитализма должны быть