моментом стал конец 1980-х годов: на фоне снижения темпов инфляции государственный долг вновь стремительно пошел вверх. Второй финансовый кризис, разразившийся в 1994 г., закончился длительным периодом устойчивой бюджетной консолидации с неизменно низкими темпами инфляции; для всего мира Швеция стала образцом консолидации [Finansdepartementet, 2001; Guichard et al., 2007; Henriksson, 2007; Molander, 2000; 2001]. Одновременно в порядке компенсации наблюдалось устойчивое увеличение закредитованности домохозяйств.

Рис. 1. 10. Этапы разворачивания кризиса: Швеция

Источники: Riksgälden (Swedish National Debt Office); SCB (Statistics Sweden).

Каждый из трех последовательно используемых методов монетарного создания иллюзии роста и благосостояния – инфляция, государственный долг и кредиты домохозяйств – был эффективен в течение ограниченного времени, после чего от него требовалось отказаться, так как он начинал препятствовать процессу накопления, а не поддерживать его[62]. Неолиберальная революция тем временем продолжала свое шествие, определяя условия для каждой последующей корректировки капиталистической формулы поддержания социального равновесия. Всякий раз, когда формула переставала работать, урон оказывался весьма ощутимым, это вынуждало прибегать ко все более изощренным мерам для исправления ситуации. Разрешение нынешнего финансового и фискального кризиса, по всей видимости, требует ни много ни мало принципиально нового формата отношений между политикой и экономикой, в том числе фундаментальной перестройки международной системы государств, особенно в Европе – на родине современного государства всеобщего благосостояния. Впрочем, нет никакой уверенности, что такие основательные перемены, необходимые для выхода из кризиса, могут быть реализованы в короткое время.

Мы сможем приблизительно представить себе следующий этап, если вспомним, как развивался послевоенный капитализм по окончании trente glorieuses (славного тридцатилетия (имеется в виду период 1945–1973 гг.)). Каждый из трех способов достижения нового режима легитимации влек за собой поражение слоев населения, зависимых от зарплаты, и это позволяло оправдывать дальнейшую либерализацию: конец инфляции, подтолкнувший структурную безработицу, надолго ослабивший профсоюзы и их способность вести забастовочное движение; консолидация государственных финансов в 1990-х годах – с посягательством на социальные гражданские права, приватизацией государственных услуг и разнообразными формами коммерциализации, при которых гарантами социальной безопасности становятся частные страховые компании, подменяя в этой роли политические партии и правительства, а также конец «кредитного капитализма» (Pumpkapitalismus) [Dahrendorf, 2009] – с его потерями сбережений в масштабе, который даже невозможно спрогнозировать, с ростом безработицы общей и частичной, с дальнейшим сокращением государственных услуг вслед за новой волной бюджетной консолидации. В то же время арена политико-экономического конфликта по поводу распределения еще более отдаляется от простого человека и его политических возможностей влиять на него. Иными словами, она незаметно сместилась от ежегодной борьбы по поводу заработной платы на уровне предприятий на уровень парламентских выборов, оттуда – к частным рынкам кредитования и страхования и, наконец, в царство международной финансовой дипломатии, заоблачно далекой от повседневной жизни, оперирующей задачами и стратегиями, которые для всех, за исключением непосредственных участников (а может быть, и для них самих), остаются за семью печатями.

Затем я покажу, что дальнейшее следование по пути последних сорока лет означает попытку окончательного высвобождения капиталистической экономики и ее рынков – не от государства (с ним они по-прежнему останутся связаны множеством способом), а от массовой демократии, в свое время составлявшей часть режима послевоенного демократического капитализма. Сегодня средства для обуздания кризисов легитимации путем создания иллюзии роста, кажется, исчерпаны. Особенно это касается виртуозных фокусов с денежными потоками в последнее двадцатилетие, предпринятых с помощью вырвавшегося на волю финансового сектора, – не исключено, что они стали слишком опасными, чтобы государства снова попытались купить время таким же образом. Если чуда не произойдет и никакого роста не случится, то капитализм будет вынужден обходиться без «формулы социального мира», построенной на кредитном консюмеризме. Утопическому идеалу нынешнего кризисного управления предстоит политическими средствами положить конец далеко зашедшей деполитизации экономики, зажатой в тиски реорганизованных национальных государств под контролем международной правительственной и финансовой дипломатии, не допускающей демократического участия, с населением, которое за долгие годы гегемонистского перевоспитания научилось искренне считать итоги рыночного распределения справедливыми или, во всяком случае, безальтернативными.

Глава 2

Неолиберальная реформа: от налогового государства к государству долгов

Стандартная экономическая теория политики – которую не следует путать с политической теорией экономики в марксистской традиции – объясняет кризис государственных финансов крахом демократии. Она представляет собой более или менее формализованную версию тезиса о «чрезмерной нагрузке» или «неуправляемости», характерного для консервативных теорий кризиса легитимации. Его любимая присказка – о завышенных требованиях к «общему котлу» (common pool): старое, хотя и не слишком древнее понятие, изобретенное в XIX в. для оправдания под лозунгом эффективности обычно насильственной приватизации средневековых общинных угодий при переходе к современному капитализму [Alesina, Perotti, 1999; Poterba, von Hagen, 1999]. Маркс описал этот процесс как «первоначальное накопление» в первом томе «Капитала» [Marx, 1966 (1867), Kap. 24].

ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС ИЗ-ЗА КРАХА ДЕМОКРАТИИ?

Вкратце многочисленные версии «трагедии общинных владений» (tragedy of the commons) [Hardin, 1968] сводятся к следующему: если ресурс не принадлежит кому-то одному и все члены сообщества могут свободно им пользоваться, то этот ресурс очень скоро будет исчерпан – пастбища истощены, водоемы опустошены и т. д. Люди, подчиняясь своей индивидуальной рациональности, будут не в силах противостоять соблазну извлекать из общественных запасов больше, чем возвращают взамен, и больше, чем этот ресурс способен дать в долгосрочной перспективе. С этой точки зрения государственные финансы можно рассматривать как общедоступные ресурсы, а демократию – как лицензию, дающую гражданам право использовать их по своему усмотрению. Поскольку политики, получающие свои должности в результате выборов, действуют рационально (в смысле стандартной экономической теории), т. е. эгоистично, они будут уступать давлению и требованиям большинства избирателей; конкуренция за голоса избирателей будет подпитывать иллюзию о неисчерпаемости «котла». Выиграв гонку и получив должность, они будут стремиться быть избранными на новый срок и потому станут тратить больше, чем может позволить себе государство. Следствием этого являются хронический дефицит бюджета и растущий государственный долг.

С точки зрения основного направления экономической теории кризис государственных финансов есть результат непроясненных отношений собственности и, значит, неоднозначно распределенной ответственности, а последняя, в свою очередь, объясняется крахом демократии, или, если точнее, распространением демократической практики принятия решения на проблемы, которые таким образом не решаются. Именно поэтому для преодоления фискального кризиса требуется защита государственных финансов от демократически сформированных требований, а «общественные угодья», поддерживаемые за счет налогов, в конечном счете «подстрижены» до приемлемых размеров. Как станет ясно, это весьма влиятельная доктрина. Однако я попытаюсь противопоставить ей альтернативную историю нынешнего государственного долга, которая, как мне кажется, имеет большее отношение к реальности. В конце концов, она тоже будет сводиться к теории «общего котла» и краха демократии с той разницей, что