– Знаешь, зачем нас собрали? – спросил я у него.

Он кивнул в сторону находящегося рядом колодца:

– Там нашли трупы солдат из разведгруппы 3-й роты. Без жетонов. Нас вызвали, чтобы опознать их.

Я был озадачен. Погибшие числились в разных ротах, и едва ли я мог помочь их опознать.

Внутри здания ГПУ на носилках лежали тела пяти наших товарищей. Они были накрыты простынями. Открытыми оставались только лица. Их выражения не были выражениями лиц мужчин, убитых в бою. На них, скорее, застыло выражение крайнего отчаяния.

Покинув здание, я зажмурил глаза от ослепительного солнечного света. А потом увидел, как опытный солдат сердито матерится, а слушатели из числа новобранцев угрюмо слушают его.

– Перчатки. Ублюдки, гребаные ублюдки, – хрипло повторял солдат.

Я подошел поближе.

– Видел собственными глазами, – продолжал он.

– Перчатки? О чем это вы? – перебил я.

– А-а-а… – объяснил «старый заяц», – это такое развлечение, которое устраивают русские, если им удается захватить в плен солдата СС. Они опускают ваши руки в кипяток, пока те не побелеют. – Он поднял руки, как будто собираясь снять с них перчатки. – А потом надрезают вам кожу вокруг запястьев и сдирают! Когда им надоест издеваться над тобой, то они стреляют тебе в затылок. И это если повезет. А на самом деле пытки продолжаются. Тебя могут подвесить на дереве за руки, а потом развести внизу костер, пока твои пятки не обуглятся, – и они называют это «сталинскими носками»!

Ледяная дрожь пробежала через каждое сухожилие, каждый нерв в моем теле. Мне довелось видеть солдат с жуткими ранениями от пуль или шрапнели, мин или пожара, но намеренно истязать военнопленного? Это выходило за рамки моего понимания.

– Ах, мой друг, – продолжал солдат, – разве тебе еще не рассказывали? Лучше не попадать в плен к русским…[16]

К концу октября 1941 года мы перешли к обороне, чтобы перегруппировать силы и получить передышку. Для наблюдения за русскими вперед были выдвинуты разведгруппы. Мы подозревали, что противник готовит решительное контрнаступление. 4-я рота расположила пулеметные точки на склоне холма, однако из-за того, что они были слишком удалены друг от друга, в линии нашей обороны оставались большие разрывы.

Моим маленьким домом в этот период, который составил около трех недель, стал окоп приблизительно в полметра шириной и полтора метра длиной. Зарядили дожди, и, чтобы как-то уберечься от сырости, я отправился в соседний городок и приволок старую дверь, которой и накрыл свое жилище. В завершение этого строительства я насыпал земли на свою импровизированную крышу, оставив лишь крошечное отверстие, рядом с которым поставил свой телефон и четыре гранаты. Большую часть времени я проводил в одиночестве, укрываясь в своей ячейке от дождя. Жизнь в этой крошечной берлоге явно не отличалась комфортом, но я особо не унывал.

Однажды днем тишину в моем гнездышке нарушил продолжительный артобстрел. Странное это ощущение – корчиться в холодном окопе далеко-далеко от родного дома и четко осознавать, что в любой момент вражеский снаряд, того и гляди, разорвет твое тело на клочки. Еще хуже выглядела вероятность получить какое-нибудь ужасное, мучительное ранение или просто ранение, не позволяющее спастись в случае внезапной атаки русских. А у русских, как я убедился, было в запасе немало весьма изобретательных способов расправиться с военнослужащим войск СС.

Я напряженно ждал, широко раскрыв глаза, пока не утихнет канонада. Недолгую тишину разорвал нарастающий боевой клич русской пехоты, и воздух наполнился свистом пуль. Земля содрогалась от разрывов мин. Я стиснул пальцами дуло винтовки, готовясь выскочить в открытый окоп у входа в мой «бункер». Внезапно раздался сильнейший взрыв. Пришел я в себя в кромешной темноте и абсолютной тишине. В голове мелькнула мысль, что, наверное, я уже мертв и обречен провести вечность в мире, где существует лишь моя одинокая душа. Я отчаянно вцепился в землю у того места, где, как мне казалось, был вход. Вскоре блеснул свет, а потом отверстие сделалось достаточным для того, чтобы я мог просунуть в него голову. Постепенно я стал различать свист пуль, проносящихся над нашими окопами.

Чей-то голос позвал меня:

– Эрвин, Эрвин, ты не ранен?

Наполовину оглушенный, я стал озираться и увидел, как мне машут руками пулеметчики.

– Нет, – ответил я, собравшись с силами.

Они засмеялись. Я очистил развалины у входа в «бункер» и увидел воронку, где за считаные секунды до этого лежали мои гранаты. Должно быть, в них угодила пуля или шрапнель, спровоцировав взрыв, который наверняка погубил бы меня, если бы я вышел оттуда на секунду раньше. Свой телефон я так и не нашел. И снова мой ангел-хранитель уберег меня от беды…

– А мы уж подумали, что тебе конец, Эрвин, – сказал один из солдат пулеметного расчета.

Я махнул ему, чтобы показать, что все еще двигаюсь и нахожусь среди живых.

Ну а потом разгорелся настоящий бой. Как обычно, русская пехота попала в зоны поражения наших пулеметных расчетов, и вскоре образовались груды тел из раненых и убитых. Подобная атака выглядела абсолютно бессмысленной, и за убийственную тактику своих командиров русские солдаты заплатили страшную цену. Но они все равно шли вперед, увязая в грязи, спотыкаясь о трупы и наступая на раненых. Наступление захлебнулось. Огонь с нашей стороны прекратился. Нам приказали закрепить штыки. Обычно такой приказ отдавался при зачистке населенных пунктов, где ожидались рукопашные схватки. Однако русские взметнули руки в воздух и начали сдаваться. Для них война была закончена…

Когда мимо проходили пленные, я выбрался из своей стрелковой ячейки, чтобы поближе рассмотреть их. На лицах многих из них застыла паника, ведь они поняли, что сдались частям ваффен СС. Без сомнения, они верили тому, что написано в советских пропагандистских листовках, и боялись, что вскоре будут все расстреляны[17]. Почти все военнопленные шли опустив глаза, но я все же перехватил взгляд одного из них и сделал ему, как я надеялся, дружественный жест, слегка махнув рукой. Этот русский, высокий, скуластый крепыш, горько кивнул, сунув руки в карманы. Поравнявшись со мной, он тяжело покачал огромной головой, показал мне свои пустые ладони. Я указал на его пилотку. Он молча снял ее с головы и вытащил советскую красную звезду. Он вручил ее мне с кривой улыбкой, и я увидел, что у него нет нескольких передних зубов. Потом он вздохнул и присоединился к своим товарищам. Отойдя немного, он оглянулся. Я махнул ему на прощание, а он тоже махнул в ответ.