Тот улыбнулся в ответ, но тотчас же посерьезнел. Он снова посмотрел на документы.

— Вы по-прежнему живете в отеле «Санто-Стефано»?

— Да.

Он резко втянул ртом воздух, что у человека любой национальности означает неодобрение излишних расходов.

— Да-да, я знаю. Я как раз подыскиваю квартиру.

Нора лучше, чем кто-либо, понимала такую необходимость. Деньги от продажи «Бальмонта» быстро таяли, и через месяц отель будет ей не по карману.

Офицер задумался.

— Я знаю человека, который может вам помочь. Моя кузина — агент по недвижимости в Сан-Марко. Если хотите, я покажу вам некоторые квартиры. Может быть, в уик-энд? Суббота у меня выходной.

Нора засомневалась: свежи были воспоминания о вечере с Роберто и Лукой. Но этот человек — государственный чиновник. И квартира ей нужна. Однако она решила, что будет встречаться с мужчинами только в дневное время.

— Как насчет трех часов дня?

Он кивнул.

— Где? — спросила она.

Он встал и открыл перед ней дверь.

— Может, в кантине «До мори»? «Два мавра»? В Сан-Поло?

Это было старинное приличное венецианское кафе. Туристке он предложил бы кафе «Флориан». Она почувствовала себя польщенной.

— Отлично.

Офицер протянул ей руку.

— Меня зовут Алессандро Бардолино, — сказал он, когда Нора ответила рукопожатием.

Она снова улыбнулась.

— Хорошо, встретимся в «До мори», офицер Бардолино.

Из полицейского управления Леонора Манин снова вышла без разрешения на работу.

Первый раз Коррадино бежал на Мурано так.

Манины были влиятельной и богатой семьей. Они нажили большое состояние на торговле по Черному морю и Леванту, вплоть до Константинополя. К середине XVII столетия семья обрела и серьезный политический вес.

Глава семьи Коррадо Манин жил с двумя младшими братьями-близнецами, Азоло и Уголино, в большом дворце на Кампо Манин, площади, названной в их честь. Жена Коррадо, Мария Боволо, была доброй женщиной из хорошей семьи. Сына крестили в честь отца, но называли Коррадино — уменьшительная форма от имени Коррадо. В семье все обожали друг друга, их дом хотелось сравнить с солидным портом, торговые корабли которого ходят по заданному маршруту и преумножают состояние Коррадо. В доме было много слуг и учитель-француз. При желании мужчины из рода Манин могли отстаивать свои интересы в политике.

Коррадино исполнилось десять лет, он рос здоровым и умным мальчиком. В тот год, летом, судьба семьи изменилась.

Коррадо избрали членом Совета десяти. Этот тесный круг управлял Венецианской республикой. В том же году избрали и Азоло. Уголино исключили, согласно старинному закону, не разрешавшему иметь в правительстве более двух членов одной семьи. Такое распоряжение якобы служило средством борьбы с коррупцией, но на деле ее только усугубляло. Уголино почувствовал себя оскорбленным, тем более что он был на полчаса старше брата-близнеца. Он продолжал помогать братьям и потихоньку переманивал на их сторону других членов Десятки, чтобы сместить дожа и посадить на его место Коррадо. Братья любили свой дом, но ведь куда лучше жить во Дворце дожей и защищать семейные интересы на высшем уровне. Ради семьи Коррадо был готов на что угодно.

Венеция всегда пестовала лицемерие. Город, как и его жители, носил маску. За красивой внешностью таились обман и предательство. Постоянную угрозу олицетворяла собой Бокка дель Леоне — пасть льва.

На задворках дворца притаилась врезанная в стену каменная львиная голова. Надпись под темной прорезью приглашала всех, кто знал что-либо недостойное о гражданах республики, написать о своих подозрениях и опустить компромат в щель: «Denontie secrete contro chi occultera gratie et officii о colludera per nasconder der la vera rendita d'essi». Большой совет разбирал доносы быстро и тщательно. На городских стенах висело много почтовых ящиков, призывавших граждан сообщать об уклонении от налогов, о ростовщичестве, о мошенничестве при заключении торговых сделок. Но здесь, на территории Дворца дожей, лев ожидал признаний в самом тяжком преступлении — заговоре против государства. В день Феста дель Реденторе,[38]в разгар лета, когда прохладные залы дворца пустовали, а по улицам, напротив, текли толпы людей, чья-то рука просунула в пасть льва письмо, в котором упоминалось имя Коррадо Манина. Лев проглотил бумагу, а рука, бросившая ее, принадлежала Уголино Манину.

Как только Уголино опустил письмо, ему тотчас захотелось его забрать. Он потянулся достать бумагу из темных глубин, но злобные каменные глаза льва остановили его. Уголино испугался, что руку откусят невидимые зубы. Он мог бы попросить, чтобы ему вернули письмо. Но кого? Донесения были тайными. Он не представлял, куда попадали письма и кто их читал. Проникновение в святая святых означало бы смерть. Он знал, что каждое имя, проглоченное львом, скоро дойдет до ушей Десятки. Как было известно всей Европе, слово Десятки приравнивалось к смертному приговору. Уголино, спотыкаясь, спустился по лестнице Гигантов.[39]В сердце его поселилась тяжесть. Марс и Нептун, огромные каменные стражи, смотрели на него пустыми белыми глазами. Солнце слепило, и Уголино быстро пересек Сан-Марко. Как он и предполагал, огромная площадь пустовала. Он рассчитал, что сегодня — единственный день, когда его преступление останется незамеченным: все горожане соберутся на берегах Джудекки, на другой стороне города. Толпы будут наблюдать за захватывающим зрелищем — мостом из лодок, перекинутым через канал к дверям церкви Иль Реденторе.[40]Уголино представил, как верующие пойдут к церкви по воде, как некогда шел Христос, и воздадут Ему благодарственную молитву за спасение от чумы.

Спасение. Как же он нуждался в нем.

У него вдруг сами собой подогнулись ноги, он упал, рассадив кожу, и застыл коленопреклоненный, точно перед алтарем. Но он не мог молиться, пока все не исправит. Уголино поднялся и побежал по залитой солнцем площади. Добрался до узкого переулка, но и здесь, в тени, ничего не видел — мешали слезы. Он думал о братьях, о Марии и особенно о маленьком Коррадино. Он обрек их на смерть. Если только… Он знал, что должен сделать.