Рычу сквозь сжатые до хруста челюсти, заставляя это деревянное тело пошевелиться.

Боль адская. Как будто из меня вынули все кости. Переломали и снова всунули обратно.

Резко вскидываю руку вверх.

Впиваюсь в кожу зубами, чтобы заставить себя очнуться. Вынырнуть из этого дикого марева. Дурмана, что словно плотным туманом застелил мозги.

Чтобы переключиться с адской боли, выворачивающей даже внутренности.

Иногда только так и нужно. Даже с собственным телом.

Как с диким животным. У которого нет мозгов, одни рефлексы.

Дать понять, что будет слушаться. Даже если ему больно или смертельно страшно. Потому что иначе будет еще хуже. Еще больше боли. Дать понять, что выбора и вариантов нет.

Заставляю себя подняться.

Покачиваясь, чуть не валюсь обратно.

Ноги словно не мои, а две культи неживые. Деревянные.

Но я упрямый. Я не превращусь в ни на что несспособное желе! И неподвижным инвалидом тоже быть не собираюсь!

Упираюсь обеими руками в стену.

Ползу. Ползу вперед, буквально рухнув на нее.

Три метра тамбура кажутся длинней, чем вся пустыня раньше.

Но я их прохожу.

Вползаю на негнущихся ногах в коридор.

Мышцы горят так дико. Будто их из меня вырывают с каждым движением, с каждым шагом!

И каждый шаг как подвиг, после которого хочется свалиться без сил.

Красные всполохи перед глазами даже от такого смешного усилия!

Ненавижу. Ненавижу слабость во всех ее проявлениях. У чужих слабость прощать нельзя. Слабаки самые страшные люди. Те, кто на шею сядут. Если пожалеть и за все благодеяния нож воткнут в спину. И оправдают себя собственной слабостью. Всегда оправдают.

Оправдывать нельзя. Нельзя прощать. Эти уроды говорили о богах и дьяволах. И кто-то скажет, что мудачье. Что по божьему нужно понять. Помочь слабому. Принять оправдания и дать прощение.

А ни хрена.

Не по-божьему такое.

Ведь слабость хуже подлости. Хуже предательства! Хуже всего!

И если прощать и возиться, если сразу в кипящий котел не забросить, снова и снова такие будут сваливаться на шею. Снова и снова вонзать нож в спину. И проворачивать там. Сто раз проворачивать, наблюдая, как ты подыхать будешь!

Сжимаю зубы еще сильнее. Закусываю щеку изнутри.

Все можно понять и простить. Кроме слабости. Ненависть, измену, убийство.

Все!

И эту проклятую слабость я из себя должен вытравить! Должен победить! И это важнее, чем выстоять против десяти бойцов на ринге, которых мне уготовили! Важнее всего! Иначе какой смысл в том, что я выжил?

Проползаю коридор.

Заставляю себя оттолкнуться от стены.

Пусть и шатает.

Пусть ноги словно рассыпаются. А через каждый шаг я с грохотом валюсь в сторону, бьюсь со всего размаху о стены узкого коридора.

Я должен. Должен.

Вот и ванная.

Тяжело опираюсь об умывальник. Приходится остановиться. Блядь, чтобы отдышаться и отдохнуть!

Набираю полные пригоршни ледяной воды.

Пью. Дико. Жадно. Адски ненасытно.

Похоже, вот этого я из себя уже никогда не вытравлю.

Один звук воды, и тело будто превращается в пересохшую губку.

И хочется пить. Лакать. Впитывать в себя, пока не раздует. И даже когда уже в горле вода стоит, все равно ее хочется. Впрок. Жадно. Чтобы никогда больше не чувствовать себя пересохшим!

Но больше не лезет в глотку, и я жадно обмываю лицо.

На нем все время будто чужая маска. Затвердевшая корка, которую все время, пока валялся, хотелось с себя содрать!

Будто там множество слоев запекшейся густой крови. Или задубевшая кожа, которая даже дышать мешает.

Умываюсь, а после подставляю голову под ледяную струю.

Даже стону от удовольствия и от дикой мысли о таком нереальном запредельном расточительстве! Так просто лью на себя то, каждая мельчайшая капля чего бесценна!

Приходит. Она приходит. Физическая свежесть.

Легче становится и даже перед глазми красные всполохи плясать перестают. Дымка тумана и черные капли развеиваются. Смываются водой.

Но….

В голове все тот же дурман… Как ваты или песка насыпали.

Отчаянно вскидываю голову.

И отшатываюсь, увидев в зеркале настоящего дьявола. Урода, у которого мясо горящее, вздутое и толстые шрамы вместо лица. Одни черные глаза, как угли, полыхают в этом мессиве адской ненавистью.

В пустыне бы такое увидел, решил бы, что и правда сдох и самый жуткий черт за мной приперся, чтоб в ад утащить.

Урод. Дикий урод. Страшный. Нечеловеческий.

Но, блядь. Это не самое страшное!

- Кто ты, твою мать! Ктоооооооооооо!

Ору, обхватывая голову руками.

Разбиваю блядское зеркало, которое так и не дало ответа.

Я ведь за этим сюда и полз.

Чтобы увидеть. В лицо самому себе заглянуть. И вспомнить! Вспомнить, мать вашу! Хоть что-то. Хотя бы имя!

Но вместо этого только невыносимое уродство и полная темнота в мозгах!

— Тише, тише. Ну что ты, — чьи — то руки мягкими касаниями обхватывают меня где-то внизу.

В районе поясницы.

— Перестань. А то весь дом развалится от твоего ора. Как ты вообще сюда дошел? Ты же даже воды напиться не можешь?

Скриплю зубами.

Дьявол! Вот только этих напоминаний мне сейчас ко всему и не хватает!

Мало того, что урод, да еще и немощный. Еще и мозги отшибло. Имени, и того вспомнить не могу! Полный урод! Куда ни плюнь! За что ни возьмись!

— Тебе рано еще вставать. Сил наберись. А после разгуливай по дому. И круши все. Сколько захочешь. Но сейчас… Сейчас отдыхать тебе надо!

Распахиваю глаза, и снова перед ними этот туман, эта блядская чертова дымка!

Но уже легче. Стоит пару раз моргнуть. И очертания возвращаются.

Резкими яркими линиями. Словно бьет не по глазам. Сразу в мозг.

Она маленькая. Такая маленькая и такая хрупкая.

Стоит рядом и не боится.

Едва выше пояса мне достигает.

Но смело обхватила руками. Не смыкаются они. Маленькие. Тонкие. А обхватила.

И на какой-то подкорке знаю, что ей жизнью обязан. Что она тогда дверь из пекла в жизнь мне отворила.