– Но провериться надо, – разумно предлагает Белка. – На всякий случай.

– А где? – наивно и встревоженно спрашивает Стрелка.

С этого момента она полностью отдает себя в руки пробивной, знающей жизнь Белки.

– Найдем, не боись.

Белка достает из холодильника две бутылки пива. Девчонки жадно пьют из горлышка, роняя капли на пол. И когда бутылки пустеют, распрямляются их сжавшиеся маленькие испуганные души.

– Айда гулять, – предлагает Белка.

Выйдя на улицу, они, не сговариваясь, несутся в центр, где надрывается реклама, где тусуются, продают и покупают. Они окунаются в круговорот веселья, музыки, трепотни пацанов и девчонок, и их вселенское горе испаряется без следа.

Не то что друзей, даже приятелей у Пана не было никогда. Лишь совсем недавно появился человек, искренно считающий его своим лучшим другом, – тщедушный парнишка по прозвищу Скунс.

Безответный бесхарактерный Скунс с детства привык покоряться чужой воле. Когда ему было шестнадцать лет, два отпетых пацана подговорили его сбежать из детдома, в котором Скунсу совсем неплохо жилось. Таскались по городу, одуревая от впечатлений, а ночью обокрали «комок». Взяли шоколад, чипсы, газировку и устроили пир горой. Тут их и повязали. Скунс загремел в колонию, которая после детдомовской теплицы показалась ему адом. Когда вышел, податься было некуда. На работу не принимали. Деньги добывал, где и как мог, остальное время скитался по бесконечному беспощадному городу. На его счастье стояло лето, ночи были теплыми, ясными. Лежа где-нибудь на скамейке, он с тоской глядел на далекие искорки звезд и мечтал – сначала о чуде, потом – о легкой смерти.

Затем случилось неизбежное. Зарядили дожди. Денег не было вовсе. Он рискнул повторить пройденное: взломал первый попавшийся «комок», но не успел даже наесться вдоволь – схватили. Второй срок оказался еще ужаснее. Его сразу опустили, и каждый день он терпел невыносимые издевательства. Пытался повеситься, но его вынули из петли. В конце концов, он смирился со своей участью и, выйдя на волю, отправился по адресу, который дал один из заключенных, – в тайный бордель на окраине города. Здесь начался новый этап его жизни.

Пан откровенно презирал приятеля, считая себя неизмеримо выше этого ничтожества – хотя бы потому, что, в отличие от Скунса, имел нормальную сексуальную ориентацию. И Скунс, унижаемый всеми, не имевший уже ни капли гордости, принимал это пренебрежение как должное.

Почувствовав около месяца назад недомогание, Пан, кашляя, сказал матери сквозь зубы:

– Что-то мне плоховато.

– Сыночек, у тебя что-то болит? – всполошилась мать.

– Закудахтала, курица. Ну, горло болит. И вроде как температура.

Мать уложила его в постель и вызвала врача. Явилась тучная докторша из районной поликлиники, осмотрела зев, прописала лекарства от ангины. Через какое-то время вроде бы отпустило, но ощущение болезни осталось, точно он горел изнутри. Начались головные боли, появилась стариковская отдышка. Как-то Пан обмолвился о своей странной хвори Скунсу.

Порасспросив о симптомах, маленький хилый Скунс сказал с обычной приниженной улыбочкой:

– Я, конечно, не врач, но мне рассказывал… так, один знакомый… – Он покраснел, точно засветившись изнутри: речь шла об одном из его клиентов. И робко, испуганно глядя на Пана блестящими глазками пойманного зверька, пролепетал: – Тебе бы на СПИД провериться. Если хочешь, я разузнаю, куда сходить надо.

– Ты что, охренел? – Пан помертвел от испуга. – Какой еще СПИД?

Но непонятная болезнь прогрессировала. Пан уже с трудом поворачивал шею, точно кто-то невидимый сдавливал ее, сковывая мышцы. Преодолевая отвращение и страх, Пан попросил у Скунса адрес. Сдал анализы, узнал, что болен, и впал в прострацию. Ему мягко объясняли, что теперь он находится в особой группе и может вступать в половой контакт только с носителями той же болезни… А он, ничего не соображая, только качал коротко остриженной плоской головой.

Потом целый день бесцельно шатался по центру города, заполненному народом, в основном, пацанами и девчонками. И маниакально думал и думал только об одном: заразила его самая первая проститутка. Он тогда попытался воспользоваться презервативом, но она засмеялась, падла: «Маленький, кто же с резинкой трахается? Это все равно что целоваться в противогазе». А он, пятнадцатилетний подросток, постеснялся настоять на своем… Тварь! Если б она снова попалась ему, придушил бы на месте!..

Он брел как во сне, разговаривая сам с собой. Потом сел на скамейку и застыл, не двигаясь. Вернулся домой ночью.

– Где же ты был? – всплеснула руками мать. – Я так волновалась!

Не отвечая, ударил ее ногой в живот, потом принялся таскать за волосы. Она дико визжала, кричала: «За что?» – «За то, что родила, сука!» – в ярости орал он. Натешившись, заперся в своей комнате и улегся на кровать. Мыслей не было, он вообще не любил да и не мог долго сосредоточенно размышлять. Включил на полную мощь музыкальный центр, и развеселая приторная попса понесла его за пределы бытия.

Матери о болезни не сообщил – все равно не вылечить, на свое будущее махнул рукой: он всегда существовал по инерции, как животное, не слишком заморачиваясь мыслями о завтрашнем дне. Но теперь у него появились повод и возможность отомстить миру за все перенесенные обиды.

Например, заразить продажных девок – рассчитаться за ту, первую свою проститутку. Вот только вряд ли это у него получится. Они профессионалки и строго следят за тем, чтобы клиент использовал презерватив. Тогда он стал искать жертв среди дискотечных «телок» – и почти сразу наткнулся на Белку и Стрелку.

Перед тем как лечь с Белкой в постель, Пан, насколько сумел, попытался изобразить страстную влюбленность. И не привыкшая к такому обращению Белка сразу разомлела. И не потребовала, чтобы он предохранялся, что с ней случилось впервые. А романтичная Стрелка, которая в распаленных вином и пивом мечтах уже примеряла подвенечное платье в окружении завидующих подруг, вообще напрочь забыла о контрацепции.

Но этого Пану было недостаточно. Он позвонил Белке и Стрелке, чтобы полностью насладиться триумфом. В этот день он был счастлив и впервые за долгие годы разговаривал с матерью почти без злобы, приведя ее в состояние блаженства.

* * *

– Вам бы, Василий Степаныч, в дом престарелых перебраться. Не могу ж я каждый день вас навещать. – Пухлыми веснушчатыми руками Людмила ловко делает старику укол.

Василий Степанович, кряхтя, поднимается с дивана, долго возится, застегивая брюки.

– Спасибо, Людочка, – в его голосе звучат заискивающие нотки. – Ты и продукты принесешь, и пол помоешь. Даже вон укольчик поставила, хотя тебе по должности вроде не положено. Ангел ты мой хранитель. А в дом престарелых меня калачом не заманишь. Скучно там. Старики да старухи.

– Так ведь и вы не молоденький. Восемьдесят с гаком, не шутка. Ранены были. Ну годик еще протяните, ну два, ну, дай Бог, три. А потом не сможете себя обслуживать.