Билл Фрист, бывший лидер республиканского большинства, вспоминает, как в 1950-х, будучи еще мальчиком, он ездил «на обходы» со своим отцом. «Под обходами я подразумеваю поездки на машине по сельской местности, – говорит Билл. – Мой отец входил в мрачные и темные комнаты, в руках у него был докторский саквояж. Мы навещали тяжело больную женщину. Я смотрел, как отец подходит к ее постели, дотрагивается до плеча, держит ее за руку и говорит с ней. Это было что-то вроде глобальной прелюдии, подготовки к социальному и духовному умиранию».

Мой хороший друг, доктор Айра Бьек, любит напоминать, что «смерть – это не медицинский акт». Однако врачи и медсестры оказываются на линии фронта, на грани между жизнью и смертью. Мы обращаемся к ним, чтобы понять, сколько нам осталось, будет ли больно в конце, что мы можем сделать, чтобы продлить срок жизни, и стоит ли вообще бороться с неизбежным.

Задумайтесь на секунду, каково быть онкологом в наши дни, когда вы должны сказать тридцатилетней матери, что жить ей осталось всего шесть месяцев.

Как же случается, что на одного человека обрушивается такая тяжесть?

Большинство медицинских работников скажут вам, что в рамках существующей модели всем ведают медсестры. Об этом говорит их роль в уходе за умирающим. Список их обязанностей огромен: медсестры постоянно находятся при больном, общаются с его семьей, выполняют множество процедур. И все это в реанимации, где постоянно происходит что-то непредвиденное. А ведь больничная администрация требует тратить на пациента минимум времени и заниматься всем сразу. Быть медсестрой – значит одновременно выполнять роли документа Microsoft Excel, терпеливого священника и выносливого атлета.

Может быть, наша медицинская система в самом деле сломана. Но откуда идут эти повреждения? Дело в том, что, когда на динамичную систему оказывается чересчур большое давление, она разрушается изнутри. Я бы сказал, что от медиков мы должны требовать не больше, а меньше, чем они делают сейчас.

В больнице города Гринвилль, Южная Каролина, врач сообщил Анжеле Грант, что у ее отца рак, который убьет его в течение года. Анжела ощущала, что все сказанное было пустым, безразличным, лишенным сочувствия. Ее переполняло горе и чувство вины за то, что из-за ссоры она не разговаривала с отцом весь последний год. Анжела набросилась на врача. «Я дала ему понять, что для него это, возможно, вполне привычный разговор. Но не для нас. Что он равнодушно, совершенно не сопереживая нам, сказал, что мой отец умирает. Муж моей мачехи. Брат моего дяди. Сын моей бабушки. УМИРАЕТ. Я стояла в слезах, полная ярости и смотрела ему прямо в глаза».

И тут я увидела, как взгляд его смягчился, а в глазах мелькнуло сострадание, которого я так ждала. Он сказал: «Мне жаль, если это прозвучало бесчеловечно. Вы правы, я очень часто сообщаю людям нечто подобное, но хочу, чтоб вы знали: я стал онкологом именно потому, что когда-то оказался на вашем месте. Мой отец умирал от рака, я был не в силах помочь ему».

«Мне случалось сталкиваться с такими проявлениями горя, что я опасался за свою жизнь, – писал врач скорой помощи Джей Барух. – Взрослая дочь пациента бросилась на меня с намерением ударить, но вместо этого упала к ногам. А как-то сын пациента – тоже уже взрослый молодой человек – схватил меня за отвороты халата, выдернул из кресла и, отказываясь смириться с тем, что я сказал, потребовал вернуться и сделать все для его умирающего отца. Я видел, как члены семьи в ответ на мои слова просто кивали в каком-то оцепенении, будто уже ждали этого душераздирающего момента, но просто не были уверены, когда именно он случится»[29].

* * *

Нил Орфорд – врач и начальник отделений интенсивной терапии и реанимации в австралийской больнице. Когда он впервые пришел на «ужин смерти», мог много чем поделиться из профессионального опыта. В конце концов, за последние двадцать лет он тысячи раз разговаривал о смерти с пациентами и членами их семей. Он знал, что это такое, когда родственники умирающего пытаются разобраться в запутанной медицинской информации и опциях системы страхования, в то время как на них свалилось непреодолимое горе. Есть у Нила и личный опыт, однако он не слишком распространялся об этом вплоть до последнего ужина. На самом деле, придя туда, он не собирался говорить о своем отце.

В интервью для австралийской газеты Нил писал, что, когда отец умирал, ему казалось, врачи его не слышат. Нил и другие члены семьи опасались, что отцу искусственно продлевают жизнь, а в итоге ему предстоит умереть здесь, в больнице. Врачи и медсестры продолжали твердить о реанимации и искусственной вентиляции легких, но не могли сказать, что случится завтра или послезавтра. Направление на паллиативную помощь пришло только спустя неделю. «Я полагал, что, когда дело дойдет до семьи, я смогу сгладить для них острые углы. Что ж, я ошибался. Этот случай стал ценным уроком, – признается Нил и вспоминает об отце: «Он был уязвим, страдал, а врачи работали очень топорно. За десять дней в больнице отец стал подавленным, все время был в страхе, терял силы и личное достоинство. У него развилась острая задержка мочи, однако он страдал более суток, прежде чем врачи ввели катетер, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Еще отец бредил по ночам и был чересчур возбужден, так что мы спросили, не могут ли врачи дать ему успокоительное на ночь. Нам ответили, что это недопустимо вследствие повреждений мозга, однако перезвонили ночью и попросили поговорить с отцом, чтобы он немного расслабился, пока они в срочном порядке организуют успокоительное»[30].

В конце концов, Нил был вынужден присоединиться к команде врачей в качестве медика, чего изначально делать совсем не хотел. Тогда к его словам прислушались. Семье были предоставлены паллиативные услуги, и отец умер мирно. Однако Нил ощущает, что это дорого обошлось всем. Он объясняет это так: «Мой отец страдал, в то время как мог уйти спокойно. Моя семья пострадала, ведь они ощущали вину за то, что вместо лечения были вынуждены добиваться комфортных условий. И я тоже пострадал. Выступая в роли врача, я потратил драгоценное время, в которое мог бы отдаться скорби и попрощаться с отцом, как подобает сыну».

По словам Нила, дело в том, что врач обязан вмешаться в процесс умирания и спасти пациента всеми возможными способами. Доктор Эшли Уитт, работающая в отделении скорой помощи, согласилась с Нилом: «Для многих врачей трудно перейти к паллиативной помощи, потому что мы на самом деле предпочитаем «исправлять», выписывать лекарства, спасать жизни. Но ведь мы не можем спасти всех, а комфортные условия смерти так же важны, как и правильно выполненная реанимация».