И сей народ себя явил божественным собраньем.

И, Сына Божия узрев, обрел покров и силу

В Едином Боге, мысля то, что Бог – един и вечен.

Но и в прибежище своем он забывал о Боге.

Он знал, что Бог един всегда, и о Едином Боге

Влекомый ревностью, вещал он пылкими устами.

Но большей частью сей народ был глубоко порочен.

Без Бога Бога возносил, не зная о Едином.

Рожденный прежде всех эпох, я стал с людьми искусен:

Всегда я обожал детей и ими не гнушался.

Я много времени на них, поверь, доселе трачу.

С рожденья самого я в них укореняю скверны,

Привычки мерзкие ращу, наклонности дурные.

Изъяны, недостатки их взрастают вместе с ними,

Пороки множатся у них, плоды лихих привычек.

Но неразумнейших отцов, порочных до предела,

Не беспокоит в детях их убийственное семя.

Иные, умные, всегда, как добрый земледелец,

Искореняют чад своих душевные изъяны.

Людская леность – не найдешь узды, ее крепчайшей.

Оковываю я людей цепями праздной жизни.

Их чувства я обворовал, добро унес с собою,

От книг их очи удалил, уста – от славословья.

Без Богомыслия их ум оставил я. Усердье

Питают к басням суетны́м[81], искусны в пустословье.

Когда является вдруг им святое слово жизни,

Отходят от него они, отвергнув с возмущеньем.

О, сколько демонов, смотри, роится в человеке!

Но человек лишь одного клянет Сатаниила.

Гнев человека – демон злой, коварный, неотступный.

Ведь этот демон каждый день на смертных нападает.

Скитальцы демоны, поверь: коль принимают плохо,

Иль гневно оскорбляют их, уходят, опечалясь.

Но демон гнева не таков, его так не прогонишь:

Внедряется он вглубь души, глубоко пролезая.

В душевной темноте живет и в час, когда святые

Его наружу гонят, вон из сердца человека.

За ярость, вызванную им, убийственное мщенье,

Всевечно ненавидим я, диавол, порицаем,

Хоть сам я по себе, увы, болезненно печален,

И немощен и жалок я, отчаянно безволен.

Позор всем магам и волхвам, искусным чародеям

И тем, кто заклинает змей, кто с аспидом играет!

Те, завораживая змей, всяк день их укрощая,

Не могут кобру покорить, что в их душе гнездится.

Собой не могут овладеть. Грех, скрытый в них, как аспид,

Взметнувшись, убивает их. Пусть властно заклинатель,

Берет рукою кобры плоть, в искусстве безупречен,

Но грех, шипя, наносит вдруг удар смертельный в спину.

Его заклятья – змей тела приятно расслабляют

И усмиряют хищный нрав и ток смертельный ядов,

Но чародейство, что вершит искусный заклинатель,

Против него священный гнев небесный распаляет.

В засаде с дротом легким я сижу и поджидаю.

Кто, мне скажите, терпелив, как я, и неустанен?!

[Вино и дьявольский дурман… Они – мои тенета!][82]

С болящим рядом я присел, и вот уж соблазнен тот.

Унынию отдался он. А тот, кто сожалеет

О совершенных им грехах, проступках безобразных,

Не отстает от рабства всем дурным своим привычкам.

Его я медленно влеку в геенну наслаждений,

Чтоб, как на меска, возложить ярем тяжелый сверху,

И принимает он ярем, к нему влечется страстно,

И не желает никогда он обрести свободу.

9

Я выследил того, в ком жил недуг, его учуял,

И уж теперь-то поступлю с ним по