по спине, и кровь ртом хлынула. С тех пор пропала охота бежать. И к тому же за этими стенами для нас все равно нет вольной жизни. Несколько раз писал старшина челобитные, чтоб меня освободили, но на нашей земле господари не очень-то задерживаются, а прошения пылятся в писарских ящиках. Придет она, вольная, на морковкины заговены.

И Поэтракий рассказал ему свою грустную историю, не ведая о том, что то, о чем узнает он позднее, будет неизмеримо страшнее.

Незаметно прошло лето. Унесли его журавли в чужие страны. Наступила осень, с дождями и ветрами, с хмурыми днями и темными, как бездна, ночами. В один из таких печальных дней закончилась жизнь Никандра, единственного его друга и брата по горькой судьбе.

6

«НИКОМУ НЕ ИЗБЕЖАТЬ ТОГО, ЧТО БЫТЬ ДОЛЖНО».

Мирон Костин

При господарском дворе шли приготовления к поездке воеводы получить у султана господарский кафтан и знаки власти.

Верхом на белом коне с золоченой сбруей и шелковыми поводьями, в дорогой парчовой одежде проехал Барновский со всей своей свитой по городским улицам. Толпа кланялась ему, приветствовала криками и бросала цветы. Трубили трубы, били барабаны и ратники палили из пищалей. За войском ехали боярские рыдваны и коляски, возы и колымаги с провиантом.

Лупу ехал в рыдване, запряженном шестеркой. В Бырладе он узнал, что к Барновскому прибыл посланец господаря Мунтении воеводы Матея с приглашением заехать в Браилу и быть его гостем. Ворник призадумался. Он знал, что у этого умного и многоопытного валашского князя были свои люди в Стамбуле. Он несомненно мог узнать от них об его интригах при Порте и раскрыть их Барновскому. И тут Лупу молниеносно принял решение: на одном из привалов явился к воеводе и с притворно скорбным лицом сказал:

— Хворый я совсем сделался, твоя милость. Не обессудь, что не в силах дольше сопровождать тебя. Отпусти домой!

— Ежели нет у тебя сил, возвращайся, ворник, — сказал Барновский.

— Премного благодарен за доброту, твоя милость! — поклонился ворник и вышел, ступая, как тяжело больной человек. Но как только уселся в рыдван, крикнул кучеру:

— Сворачивай на заброшенную Бырладскую дорогу и гони, что есть мочи!

Как только Барновский с боярской свитой и войском перешел речку Милков, его встретили посланцы валашского воеводы и пригласили на пир. В открытом поле из шатра навстречу Барновскому вышел Матей.

— Рад видеть тебя в добром здравии, твоя милость! — сказал воевода.

— Многая лета тебе, государь!

Воеводы обнялись и вошли в шатер. Они уселись за стол и принялись внимательно друг друга разглядывать.

— Никак не берет тебя старость, воевода! — сказал Барновский. — Сколько тебя знаю, все такой же молодой.

— Да нет, подбирается ко мне, окаянная, — поднес Матей руку к поседевшему виску. — Однако пускай время делает свое дело, а мы — свое. Будем совет держать.

— Будем, ежели надобно, — весело согласился Барновский.

— Значит, все-таки решился в Царьград?

— Как видишь! — ответил Барновский.

— А не поспешна ли эта поездка твоей милости? Может, следовало бы погодить? Не так давно я возвратился из Царьграда, и многое мне удалось услышать из того, что говорилось там о твоей милости. Считаю, что поездка твоя в Шарьград опасна для жизни. Обвиняют тебя в тяжких грехах, а изменчивый нрав Мурада тебе хорошо знаком.

— Все происки золотом рассею! — самоуверенно заявил Барновский. — Червонцами заткну рты клеветников и устраню подозрения, что надо мной нависли.

— Поелику злобится на тебя султан, может статься, что даже не будешь допущен зреть лик его.

— Мне бояться нечего. Вся Земля Молдавская за меня стоит. Бояре для того и едут, чтоб кликнуть меня на княжение.

— И все же, не советую ехать. Мурад скор на расправу. Сперва велит отрубить голову, а потом уж спрашивает, был ли убиенный виноват.

— Однако известно также, что и султанский гнев погасить возможно, ежели много золота положить к его ногам.

Воевода Матей опустил глаза долу и задумался. Потом спросил:

— А ворник Лупу едет среди твоих бояр?

— Доехал ворник только до Бырлада, а там попросился отпустить его. Хворый он...

Матей вскочил с кресла:

— Что ты натворил! Как поверил этому врагу своему, что очернил тебя перед всеми стамбульскими чиновниками! Он нашептал визирю, что твоя милость польский ставленник и как только взойдешь на престол, сразу же отдашь Молдавию в их руки.

— Ежели ворник совершил сию подлость, то я сумею наказать его.

— Как бы не было слишком поздно! Стража! — крикнул он.

У входа в шатер, словно из-под земли, вырос капитан стражников.

— Отправить отряд конников на Бырладскую дорогу. И где бы они не настигли ворника Лупу, сразу же повернуть его и доставит к нам.

— Может, не следует... — молвил Барновский.

— Не жалей его, твоя милость, — и он не колебался и все сделал, чтобы погубить тебя. Если приведут его, еще нынче вечером обо всем узнаешь.

Однако вернулись конники к вечеру без ворника.

— Проскакали до Гожешт, но на след так и не напали. — доложил капитан. — Видать, иной дорогой поехал.

— Его счастье! — сказал воевода Матей.

До глубокой ночи обсуждали князья предстоящую поездку Барновского в Стамбул.

— Было у меня при Порте много неприятностей с тем негодяем Куртом Челиби, — рассказывал Матей. — Он готов был костьми лечь гречина, только б мне не дали господарства. Нашептывал вельможам, что, мол, все господари, на нашей земле рожденные, коварные предатели. Собрал перед сералем толпу женщин, чтобы те кричали, будто я поубивал их мужей. И сколько еще других подлостей! Но оправдался я перед султаном. Слава богу, чистым из этой грязи вышел! Благоприятствовал мне силихтар, человек справедливый и близкий советник султана. Через этого влиятельного вельможу я бы мог отвести от тебя злодейские намерения Мурада. Но для этого нужно время.

— Премного тебе, брат мой, благодарен за заботу! На то, однако, уповаю, что сумею и сам оправдаться, если не словом, то кошельком, но всё равно сумею.

— Да поможет