Байрам был доволен. Приходил поздно, падал на новоприобретенную кровать и смотрел новоприобретенный телевизор. Спал, однако, только с Алиской, держа свое настоящее мужское слово.

А Фатма помалкивала, словно так и должно быть. Помалкивала. Выливала утром таз. Краснела, когда натыкалась взглядом на белесые пятна на простынях. Ловила каждый мужнин жест, каждый взгляд. Радовалась скудным похвалам. По-собачьи следила за тем, как Байрам то прихлопнет Алиску по заду, то ущипнет за сиську. Молчала. Краснела и молчала.

Не выдержала Алиска.

Вечером Байрам пожрал и лег перед телевизором, лениво пошаривая ладонью по Алискиному телу. Фатма быстро сварила кофе — две чашки (сама она такой дорогой продукт не пользовала), и, уложив детей, устроилась в уголке. Она сидела, наклонив голову, что-то вязала, а сама поглядывала на красномордого довольного мужа и луноликую куму. Поглядывала, поглядывала… И вдруг разревелась. И вскочила. И убежала к себе.

— Что Фатма? Болеть? — Байрам недоуменно воззрился на Алиску.

— Дурак ты… — Алиска вскочила, в сердцах ткнула мужа кулаком в пузо и добавила, — Дурак. Она ж женщина. Любви хочет.

— Как это? — не допонял Байрам.

— Секс! Секс нужен!!! Понимаешь?

— Как секс? — совсем охренел Байрам. — Фатма — неблять. Ей секс плохо!

Вот такая вот неверная парадигма вертелась в Байрамовой рыжей голове. И Алиске пришлось потратить целых полчаса, чтобы Байрам усомнился в истинности привычных постулатов, и побрызгал подмышки дезодорантом, и еще раз переспросил у Алиски про «ты ревновать нет?», и пошлепал босиком к двери, из-за которой доносилось мерное дыхание малышей и сдавленные всхлипы Фатмы.

Алиска послушала, как гремит не ее тазик, и заснула довольная.

А на утро румяная Фатма хихикала в кулачок и пихала Алиску в бок игриво и очень весело. А Алиска радовалась. И еще больше радовалась, когда в воскресенье Байрам взял их обеих на базар и купил каждой по кофточке, а потом подумал и решил «гулять так гулять», и еще купил по кофточке. На самом выходе с рынка стояла тетка и торговала кроликами… И Байрам поглядел на своих жен, которые замерли возле корзины с серыми ушастиками-пушистиками, — и еще и по кролику каждой… Они возвращались в дом: впереди Байрам со свертками, чуть позади Алиска с серым кроликом, уткнувшимся в четвертый размер, рядом маленькая Фатма, прижимая белого кроля к черному шелку длинного чаршафа… И пара сопливых пацанов, важно топающих позади процессии с симитами (это баранки такие) в чумазых ладошках… Солнце, луна, звездочка и пара непоседливых спутников… Чем не парад планет?

* * *

— Ну, вы даете! — восхитилась я и прислушалась. «Просим пройти в салон…» — заорал «матюгальник». — Побежала… Удачи.

— Купила Фатошке подарков разных. Мама ей тоже носки связала. Носки и пинетки. Она ж беременная у нас.

«Странные. Странные люди, судьбы. Непонятные. Удивительные, — думала я, наблюдая в иллюминатор, как Москва делает „zoom out“, а облака „zoom in“. — И жизнь тоже такая удивительная. Чем дальше, тем чудесатее».

«НЕЛЕПО. СМЕШНО. БЕЗРАССУДНО. БЕЗУМНО. ВОЛШЕБНО», — жужжал мотор.

В сказке про Золушку, пожалуй, лишь папенька Золушки — лесничий — вызвал во мне что-то вроде симпатии. Остальные, включая главную героиню, никак не трогали юное девичье сердце.

Ассоциировать мне там себя было не с кем. Золушка казалась слишком инертной, фея слишком старой, мачеха слишком скандальной, а сестрицы… сестрицы и вовсе были глупы и чужды мне социально.

При этом моя «Золушка» (я имею в виду саму историю) оказалась сформирована непонятно как. Что-то в ней было от фильма, что-то от адаптированной сказки, что-то от Перро, что-то от Братьев Гримм, что-то даже от нашей Хаврошечки… плюс бабушка рассказывала уже какую-то очень свою версию, где было куда больше хтони, чем в оригинале.

И в этой моей «Золушке» имелся один эпизод, который меня беспокоил. Помните, когда туфлю примеряют Золушкины сестрицы? И как она еще бедолагам не налазит никак? И тогда одна (по хтонической версии) отрубает себе пальцы, а другая пятку. Лишь бы влезть в туфельку. Лишь бы доказать… Лишь бы взяли.

И дальше они там все танцуют в этой туфельке на этих своих свежих кровавых обрубках. И держат лицо столько, сколько это вообще возможно.

Но не удерживают. Не выносят боли.

Вот этот момент меня страшно интересовал. Не Золушка, не принц, не корона, не трон и даже не свадьба. А то, насколько вообще возможно удержать лицо в такой ситуации.

Возможно ли?

Неужели правда нельзя?

Как бы проверить?

У крестной моей (царствие небесное) имелась глиняная пепельница в виде башмачка. Коричневый такой глянцевый башмачок. Думаю, сантиметров семь в длину. Ну, может, десять.

Башмачок стоял на подоконнике в большой комнате. Возле балкона. Когда никто из взрослых не видел, я брала этот башмачок, натягивала его на пальцы правой ноги — насколько это было можно в пять лет — и принималась ходить туда-сюда, стараясь не хромать и тщательно прислушиваясь к боли.

Нет. Удовольствия от боли я не испытывала. Но удовольствие от того, что я могу не просто ходить, но ходить ровно, улыбаться и даже немножко танцевать (ну они же там танцевали, эти сестры) — вот оно было очень круто.

Я бы смогла! Я бы победила! Я бы ВЫШЛА замуж за принца. Я бы обманула его, и придворных, и короля и натянула бы эту золушку по полной… Потому что я вот такая сильная духом девочка. Девочка-кибальчиш.

Я довольно долго играла в эту игру, кстати. Потом надоело.

Но многие мои другие игры были тоже про это. Про девочку-кибальчиш.

* * *

В общем, это все, что вам надо знать о девочках нашего поколения.

Так они и живут. С глиняной пепельницей на правой обрубленной ноге. Улыбаясь и танцуя.

И никто вокруг (даже принц) не должен догадаться, как тебе больно!

Чот вспомнила.

Вышли с одним товарищем на поле. И оба такие: один влево, другой вправо, один в ебеня, другой в жопу, один мимо, другой сильно мимо, один промазал, другой промахнулся.

И так восемнадцать лунок подряд.

Стоим потом, смотрим на счетные карточки. Не то плакать, не то застрелиться.

— Дим, — говорю. — Может, просто не тот спорт выбрали? Ну мы нежные, нервные котики с хуевым глазомером. Может, не надо оно нам? Может, что-то более интеллектуальное? Шахматы, например. Точно! Шахматы! Вот наш спорт! Прям чую.

Дима в затылке паттером почесал.

— Не, Ларис. Тоже не наш. Там тоже ж надо хотя бы фигурками в клеточки попадать… панимаиш…

Зы. Он, кстати, сейчас увлекся стрельбой по тарелочкам. И отлично попадает. Говорит «Там проще. Ты не успеваешь обосраться от ужаса перед выстрелом…»