Он знал, подумал ас-Сабах, но если знал, почему не поделился своим знанием со мной? Ведь это разрушает образ, я все больше выскальзываю из оболочки Хасана ибн-Сауда Четвертого и становлюсь собой – маленьким испуганным мастером имперсонации... Нет, я не должен так думать... я не должен бояться... дух мой крепок и благословение всевышнего надо мною... Гордость и слава династии не дают мне права испытывать страх, ибо что такое адское пламя для неукротимого воина Аллаха...

Лифт замедлил движение, бешеное биение сердца постепенно успокаивалось. Великан-гвардеец перехватил автомат левой рукой, взял «на караул». Кабина остановилась.

Ас-Сабах и Бейли вышли в помещение, залитое колючим светом кварцевых ламп. Охраны здесь уже не было, но ощущение ее незримого присутствия только усилилось.

– Я подожду вас здесь, Ваше Величество, – Тамиму показалось, что он расслышал в голосе полковника нотку явного облегчения, – а вас попрошу пройти в дверь налево. – Бейли взглянул на часы. – Пророк примет вас через две минуты.

– Благодарю, полковник, – сказал ас-Сабах и, не глядя более на своего провожатого, шагнул к указанной двери.

Когда дверь бесшумно закрылась за ним, отрезав его от полковника, лифта, гвардейцев – вообще от всего мира, человек, бывший одновременно Хасаном ибн-Саудом, королем Аравийским, и Тамимом ас-Сабахом, имперсонатором фата-морган из квартала Аль-Завахия, понял, что действительно попал в ад.

Сначала он увидел глаза. Огромные, словно у совы, с размытой, почти бесцветной радужкой и удлиненными зрачками. Глаза пристально смотрели на него из-за какой-то зеленоватой завесы, и ас-Сабах не сразу понял, что перед ним стекло или, во всяком случае, прозрачная перегородка.

Потом он увидел все остальное.

Комната, в которой находился ас-Сабах, едва ли превосходила размерами кабину лифта. Из мебели в ней имелось только привинченное к полу белое пластиковое кресло, выглядевшее позаимствованным с ближайшей автобусной остановки. Всю противоположную стену занимало огромное окно.

Мощная рама из пузырчатой биостали обрамляла толстое, преломлявшее свет стекло, отгораживавшее комнату от гигантского – метров двадцать в глубину, – заполненного плотной зеленоватой жидкостью аквариума. Оттуда, из аквариума, глядели на ас-Сабаха огромные, лишенные ресниц глаза.

Минуту он стоял, пытаясь справиться с шоком. Разумеется, что-то такое он (та его часть, которая была Хасаном ибн-Саудом) слышал и раньше – смутные слухи, сплетни, туманные разговоры в Совете Семи. Но, во-первых, никто ничего не знал наверняка, а во-вторых, оставалась еще личность Тамима ас-Сабаха, и вот она-то испытала наибольшее потрясение.

В зеленоватой жидкости по ту сторону стекла плавал, лениво перебирая то ли культяпками рук, то ли белесоватыми плавниками, обрубок человека. Преломляющий эффект не давал разглядеть его целиком, да и жидкость была мутновата, но ас-Сабах мог поклясться, что ног у человека нет, а куцее бледное туловище сплющено книзу наподобие плоского китового хвоста. Неприятнее же всего выглядела на этом изуродованном теле почти нормальная человеческая голова – абсолютно безволосая, с кожистыми складками на затылке, с огромными распахнутыми глазами, но все же несомненно человеческая. Ас-Сабах увидел прижавшееся к стеклу лицо, туго натянутую на лбу, лоснящуюся, как у тюленя, кожу, шевелящиеся бескровные губы – и, чувствуя, как пропускает удары сердце, услышал голос жуткого существа:

– Приветствую тебя, сын Мохаммеда. Не стой столбом, садись в кресло...

Голос доносился из упрятанных в стены динамиков и благодаря системе стереоэффекта обрушивался на ас-Сабаха со всех сторон, в том числе и снизу. Звучный, сильный и уверенный голос опытного проповедника. Совсем не такой, каким могло бы говорить плавающее в зеленом киселе чудовище.

Ас-Сабах, прилагавший неимоверные усилия к тому, чтобы удерживаться в образе короля ибн-Сауда, не торопясь обошел кресло и с достоинством в него опустился. Сидеть было жестко и неудобно – очевидно, именно для подобного эффекта такое кресло здесь и поставили.

– Мир тебе, Иеремия, пророк господа, – произнес король Аравийский.

Существо за стеклом смотрело на него огромными глазами, будто стараясь заглянуть в душу.

– Много лет, – проговорило оно наконец. – Много, много лет... Когда мы виделись с тобой в последний раз, Хасан? В сорок пятом году?

– В июне сорок пятого, – подтвердил ас-Сабах. – Перед твоей роковой поездкой в Куала-Лумпур.

«Двенадцатого июня мы виделись на Совете Семи, – рассказывал ему ибн-Сауд. – Но не в Америке, а на Мальте. В те годы Иеремия любил разъезжать по свету, всюду произносил свои речи, собирал толпы фанатичных поклонников и поклонниц... Это его в конце концов и погубило...»

– Что, Хасан, не думал увидеть меня снова? – Существо искривило бледные мягкие губы в отвратительном подобии улыбки. – Не верил слухам о том, что я выжил? Ну и зря, сын Мохаммеда. Господь не оставил меня, хоть я и прошел через неописуемые страдания, превзойдя их мерой самого Иова. Кое-кто из Совета видел меня в этом обличье... а теперь пришло и твое время. Как тебе нравится мое новое тело, Хасан? Это все чудо-доктор Танака, японский кудесник. Наши доктора ни к черту не годятся, полгода держали меня в полной неподвижности, беспомощного, похожего на мумию... Но милость господня не знает границ, и в час, когда я уже готов был отчаяться, он послал мне желтую обезьяну Танаку. Знаешь, Хасан, если бы я узнал о том, чем он занимается в своем институте, раньше... строить бы ему сейчас Великую Стену, подносить камешки. Но вышло так, что попущением божьим он появился именно тогда, когда я нуждался в нем.

Иеремия Смит оторвался от стекла и, загребая коротким плавником, описал грациозный разворот, продемонстрировав ас-Сабаху бледно-розовое, как у форели, брюхо.

– Он экспериментировал с тварями божьими. Плодил уродов в поисках средства от паралихорадки и прочих мерзостей, которыми угрожали нашему миру гнусные ниггеры. Специально для меня он создал вот это тело, – Смит пошевелил плавниками, – и врастил в него то, что осталось от наполовину сожженного Иеремии Смита. Ты знаешь, сын Мохаммеда, каково это – сгорать заживо? Ты знаешь, что случилось тогда в Куала-Лумпуре? Как лопалась от жара земля и вертолеты вспыхивали в воздухе, пытаясь опуститься до уровня верхних этажей небоскребов? И как огненный смерч, словно карающий перст господа, вознесся над городом и уничтожил всех, кто пытался прийти на помощь мне и моим братьям по вере? В тот миг, корчась в адских муках, я понял, что грешил и ошибался и что самый большой грех и самая непростительная ошибка моя заключалась в чересчур снисходительном отношении к язычникам и отступникам! И я был наказан за грехи мои, и со мною тысячи разделявших мои заблуждения людей, но господь опять выделил меня из многих и вернул к жизни. А знаешь, для чего, сын Мохаммеда?

Ас-Сабах, как ни странно, уже полностью овладел собой. Точнее, он загнал все свои страхи в темный угол сознания и теперь вполне по-королевски прикидывал, для чего старому хитровану Смиту потребовалось устраивать этот спектакль с демонстрацией нового отталкивающего обличья. Он, очевидно, рассчитывает меня запугать, думал ас-Сабах, глядя на существо, кружившееся перед толстым стеклом, а запугав, потребовать некоей услуги, о которой вряд ли мог бы попросить короля Аравии кто-то другой из Совета Семи. Интересно, догадаюсь ли я, что это будет за просьба, прежде чем Хьюстонский Пророк соблаговолит мне об этом сообщить?