Где-то далеко под белой сферой «Асгарда», в безлюдных коридорах технических ярусов «Иггдрасиля», вспыхнуло маленькое ослепительное солнце.

Место: неизвестно.

Дата: неизвестна

Здесь нет луны.

По ночам небо почти все время затянуто плотными, похожими на грязное тряпье тучами. Порой в них появляются какие-то прорехи, и тогда становится видно, что в узкие щелочки заглядывают крупные экваториальные звезды. Определить, похожи ли они на наши, я так и не смог – слишком малы разрывы в тучах, ни одно созвездие нельзя рассмотреть полностью. Но луны в этом небе я не видел ни разу.

Может быть, мы все просто мертвы и эта унылая равнина, протянувшаяся вдоль постаревшей на многие тысячелетия Стены, – всего-навсего странный вариант чистилища, в котором мы должны искупать ошибки, сделанные в прошлой жизни? Но почему из всех, кто был в тот день на «Асгарде», в этом чистилище оказались только мы семеро? Нет, трэшеры, разумеется, здесь тоже есть. Они избегают подходить близко к руинам рухнувшего с небес «Асгарда», но издали я их видел. Они похожи на дикарей. Да что там, черт возьми, они и есть дикари.

Именно присутствие трэшеров убеждает меня в том, что этот мир – не чистилище. Но и на прошлое, отделенное от нашего времени одной сотой миллисекунды, он похож мало. Когда я впервые увидел эти бескрайние унылые равнины под низким затянутым тучами небом, глаза мои невольно пытались найти в открывшейся картине черты сходства со степью, раскинувшейся между «Асгардом» и «Бакырлы». Напрасно! Единственное, что роднило эти пейзажи, – преобладание горизонтальных линий. Равнина, на которой громоздятся теперь руины «Асгарда» с похожим на обгрызенную стальную культю обломком «Иггдрасиля», плоская как стол, заросшая какими-то карликовыми деревьями, едва достающими мне до пояса. Из-за этих деревьев преобладающим оттенком здесь является грязно-коричневый – донельзя мрачный и нагоняющий тоску цвет. Даже невыразительные краски азиатской степи по сравнению с этим смотрелись бы куда более живописно.

Стена, однако, никуда не исчезла. Она по-прежнему возносится на головокружительную высоту (впрочем, до катастрофы мне так и не довелось увидеть ее снизу), но выглядит неописуемо, чудовищно старой. Бетонная облицовка растрескалась и обвалилась огромными кусками; между каменными блоками зияют широкие черные щели. Внизу она густо поросла травой и все теми же коричневатыми деревцами, но выше, насколько хватает глаз, простирается голая, изъеденная временем каменная поверхность. Солнечный свет, проникающий из-за плотных туч, слишком слаб и рассеян, чтобы заставить блестеть хрусталь, поэтому разглядеть, сверкает ли еще на гребне Стены Кольцо, совершенно невозможно.

Мы оказались по ту сторону Стены. Мне кажется, это неопровержимый факт.

Каким-то образом из всех обитателей «Асгарда» выжили только те, кто находился в момент катастрофы в наглухо заблокированном Белом Зале. Это также неопровержимый факт. Можно сказать, что нам – семерым – повезло. Даже доктору Танаке,

которому осколком разбитой плазменной панели начисто отсекло правую ногу выше колена.

Тем более что кровь, хлеставшая у него из раны, остановилась сразу же, как только мы вынесли его за пределы «Асгарда».

Бедняга, он все просил, чтобы мы позаботились о его девушке, рыжеволосой Анне. К сожалению, когда Ардиан и Влад вытащили ее из руин, она уже умирала. С тех пор прошло две недели или около того – никто из нас не ведет здесь счет дням.

Анна умирает до сих пор.

В этом чистилище что-то неладно со временем. Дни сменяются ночами, но ощущения уходящего времени никто из нас не испытывает. Физиологические процессы не остановились и даже не замедлились – исчезло ощущение контакта с миром. Очень приближенно это можно сравнить с движением при полном отсутствии трения.

У меня до сих пор никак не заживет крохотная царапина на руке, которую я получил, прорываясь вместе с Ардианом и Иваном к дверям Белого Зала. Она не кровоточит, но и не заживает. Рана Танаки ведет себя точно так же – не заживает, но и не кровоточит.

Чем дольше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что я по-настоящему сошел с ума. Может быть, вокруг нас существует невидимая и неосязаемая темпоральная пленка, не позволяющая здешней реальности воздействовать на наши тела? Я пытался поговорить об этом со своими товарищами по несчастью, но никто из них не воспринял мои слова всерьез. Никто, кроме Даны, которая, загадочно усмехнувшись, ответила, что если это и вправду так, то лично ее этот вариант абсолютно устраивает.

Иногда мне кажется, что катастрофа, разрушившая «Иггдрасиль», серьезно изменила ход Большого Хэллоуина. Настолько серьезно, что изолят «Толлан» (вместе с нами, свалившимися в буквальном смысле слова с неба и не разбившимися в лепешку только благодаря антигравитационным поплавкам «Асгарда») сдвинулся вовсе не туда, куда планировали создатели Стены.

Этот вопрос не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Особенно ночью, когда я дежурю у потухающего костра, подкидываю в него ветви и сучья и смотрю на затянутое тучами небо.

Я караулю луну.

Я очень надеюсь, что рано или поздно она все же выплывет в разрывах между тучами. Я не хочу думать, что мы действительно попали в какую-то параллельную реальность.

Я думаю о том, что, если бы Иван был со мной, этот мир не казался бы таким уж плохим. Несмотря на плоскую как стол равнину. Несмотря на коричневый кустарник. Несмотря на трэшеров, которые смотрят на нас издалека и боятся приблизиться.

Но Ивана со мною нет. Еще в первый день я вынес его из Белого Зала и похоронил недалеко от руин «Асгарда». Теперь там лежит камень – простой белый камень, на котором я попытался нацарапать что-то похожее на крест.

Я сижу у костра, смотрю на небо и вспоминаю Ивана.

Ваня, говорю я иногда по-русски, Ваня, прости, что не смог спасти тебя. Прости, что взял тебя с собой на Стену. Прости, что нарушил свое слово. Если ты меня слышишь, пожалуйста, прости...

Но он не слышит. Мы все-таки не в загробном мире, а Иван умер – умер по-настоящему.

И тогда я продолжаю сидеть у костра, смотреть на небо и разговаривать сам с собой. Я жду, что рано или поздно тучи разойдутся достаточно широко, чтобы я мог увидеть луну. Если, конечно, она действительно есть в этом небе.

Почему-то я надеюсь, что она здесь есть.