Сзади громко топая и сопя, появляются два милиционера. Один, увидев всю картину, багровеет лицом и начинает царапать кобуру, судорожно хватая ртом воздух.

– Она его что, ест?!! Да я ее сейчас!!!

– Подожди! Она ж его не трогает, вон смотри, наоборот. Греет!

Я приближаюсь и присаживаюсь на корточки. Не хочется орать, не хочется кидаться чем-то в собаку. Нужно забрать ребенка. Но как доказать собаке, как убедить ее, что я, человек, не наврежу этому детенышу. Как ей поверить тварям, что закапывают своих детей в помойку? Живыми…

Презрение. Ярость. Жалость. Скорбь. Вот, что я увидел в карих собачьих глазах.

По-крабьи, боком приближаюсь к ребенку. Краем глаза держу в поле зрения задние лапы собаки. Если подожмет для прыжка, хоть успею прикрыть лицо или увернуться. Протягиваю руку к ребенку. Ворчание нарастает. Продолжая глухо рычать, собака морщит нос, показывая мне ослепительный частокол молодых клыков, и кладет свою голову на ребенка. Накрывая его и оберегая от прикосновения. Я медленно начинаю разгребать мусор вокруг тельца. Низкое рычание сопровождает все мои манипуляции. Так, наверное, работают саперы, обезвреживая мины. Собака глаз не сводит с моих рук. Не могу проглотить ком, возникший в горле.

– Собачка! Собачка, на-на-на, милая… На, возьми!..

В какую-то мятую плошку водитель мусоровоза льет из термоса молоко. Очередное чудо.

Словно извиняясь перед остальными, поясняет:

– Язва у меня. Вот жинка термосок и снаряжает.

Собака вскидывает голову, почуяв угощение, и внезапно шумно сглатывает набежавшую слюну.

– Иди собачка! Иди, моя хорошая, иди, попей молочка…

Еще раз, внимательно проследив за моими плавными движениями, собака встала. Глухо рыкнула, предупреждая. И, прихрамывая, подошла к миске с молоком. Только сейчас стало видно насколько она худая и изможденная. Инородными телами болтались под втянутым брюхом наполненные соски.

– Щенки у ней видать где-то рядом. Вишь, титьки-то от молока трещат, а сама тощая, как скелет…

Собака жадно хватала молоко, не отводя глаз от меня и младенца. Достаточно было несколько движений, чтобы полностью выкопать ребенка из мусора. Взяв его на руки, я поднялся с колен. Ко мне уже спешил водитель с простыней. Ребенок жив. Обезвожен. Голоден. Но видимых повреждений нет. От роду ему максимум несколько часов. Снова ловлю на себе собачий взгляд. Встречаемся глазами. «Все будет хорошо», – шепчу я себе под нос. В ответ вижу еле заметное движение повисшего хвоста. Ловлю себя на том, что хочется попросить у псины прощения.

– Доктор, вы куда ребенка повезете?

– В шестую ДКБ.

– Мы потом туда заедем, протокол подписать.

Старший милиционер, сняв фуражку, вытирает от пота лицо и внезапно, скрипнув зубами, выдает:

– Найти бы эту су…, извините, мразь! Которая ребенка… ну понимаете!.. И грохнуть на этой помойке…

Дослушиваю эту свирепую тираду уже в машине. Водитель аккуратно закрывает за мной дверь, обегает РАФ и плавно трогается с места.

Мы едем по городу. Быстро. Молча. Остервенело удерживая в узде эмоции. Не хочется говорить. Хочется орать до немоты и биться головой. «Так нельзя!!! Это невозможно!!! Люди так не должны поступать, если они еще люди…»

Осторожно вылезаю из машины и быстро прохожу в приемный покой, улавливая на себе удивленные взгляды. Я еще не сказал ни слова, но ко мне обернулись все присутствующие. Тут до меня доходит, как я выгляжу и чем пахну.

– Вы из какой помойки вылезли?! В таком виде и в приемное детской больницы?! Вы что себе позволяете?!!!

Неопределенного возраста медсестра, продолжая накручивать себя визгливыми воплями, начинает извлекать себя из-за стола. На ее крики выглядывает из смежной комнаты врач. Видит меня, меняется в лице и тут же понимает, что на руках у меня ребенок. Подскакивает, перехватывает. Мгновенно рядом возникает вихрь халатов. Все.

Еле перебирая ногами, выползаю на крыльцо. Едем на Станцию. Переодеться, помыться, написать карточку вызова.

Забыть бы такое. Навсегда. Да не получается…

– Господи, прости меня, дуру грешную!!! Возьми меня, Господи!.. Оставь маленького!!! Господи… – захлебываясь слезами и словами, вся перемазанная кровью, билась раненой птицей перед картонной иконкой «бабка». Женщине было чуть за сорок, но так уж сложилось. И сама родила рано и дочка особо не ждала. И вот беда пришла…

С вечера, почти годовалый внучок закапризничал, слегка засопливил. Температуру бдительные родители померили, но было как-то несерьезно, около 37,5. Ничего угрожающего и подозрительного. Поохали, покачали на руках, попробовали утешить да развеселить. Ребенок особо не реагировал на веселушки, отворачивался да все прикладывался головкой на родительское плечо. Вялый был какой-то. С тем и улеглись спать. Рано утром молодые занялись по хозяйству (дом был частный и забот хватало). А бабушка приняла на себя ребенка. Видимо женская, материнская интуиция наконец забила тревогу. Какой-то мальчонка – «не такой», странный. С повышенной температурой дети летают по дому, только лови. Еще больше возбуждаются, всё и всех на уши поставить могут. А этот тряпочкой висит на руках и еле-еле отвечает на подначки да прибаутки. Наконец, бабкина подозрительность победила, и она послала зятя вызвать доктора домой. Парень почувствовал тещину тревогу и, вызывая скорую по телефону-автомату, не сомневаясь, заявил, что у ребенка высокая температура. И полетел листок с кодом вызова из рук оператора «03» по конвейеру к диспетчерам…

– Температура с утра пораньше. Не могли чтоль в поликлинику позвонить?

– Дык из поликлиник доктор придет только после обеда, да и то, смотря сколько вызовов ему напишут. Ладно, чего уж там. Глянем, полечим…

– Не люблю я этот частный сектор! Народ золу из печек на дорогу выбрасывает, а топит всякой фигней. Вот и приходится из колес потом «жареные» гвозди или какие другие загогулины вытаскивать…

Так, мирно болтая, мы пробираемся в лабиринте улиц из частных домов. Заборы, дома, ворота, редкие палисадники. Какие побогаче, какие вообще разваливаются. Дежурный собачий брёх сопровождает наш РАФ. На улице ранняя осень, относительно тепло и сухо. Пахнет горечью редких костров с ветками и опадающей листвой. Еще нет грязи и слякоти, но дожди уже становятся чаще и продолжительней.

Вот и нужный адрес. У калитки переминается молодой парень. Хочет взять у меня из рук дипломат. Говорит, что он – отец ребенка и пытается что-то рассказать. Бдительно оглядываюсь – от дворовых полканов уже на забор запрыгивать приходилось. Нет, все в порядке. Большая будка в углу двора конечно нервно бухтит, погавкивает и стучит когтями, но закрыта на добротную щеколду. Дом большой, чистый, опрятный. Прохожу в горницу. Меня встречает женщина постарше с ребенком на руках и совсем молоденькая девушка с бутылочкой и пеленкой. Ребенок, положив головку на плечо бабушке, дремлет. Пока, брякая рукомойником, мою руки, женщины наперебой рассказывают, что и как было, когда насморк появился, когда температура, когда вырвало, что давали, ну и так далее…