чем не виноват…

Герберт (снова поворачивается). Ты обратил внимание на эту изумительную фреску? В средней апсиде?

Карл. Какую фреску?

Герберт. Ну, распятие и воскресение, не помнишь, что ли? Стоящая штука, византийской школы, должно быть, века двенадцатого, и как сохранилась… Я сразу вспомнил твоего отца, Карл.

Карл. Почему?

Герберт. Господин учитель — если бы он это увидел, — он бы прямо ахнул. И прочел целую лекцию: все эти фигуры, — помнишь, как он говорил? — они стоят здесь не на фоне случайного ландшафта, который их породил и обусловил; они стоят на фоне вечности, а это значит — в безусловном ореоле духа… И так далее.

Карл. Почему ты говоришь об этом сейчас… именно сейчас?

Герберт. Я все время вспоминаю господина учителя… Что бы я ни увидел, я все время представляю себе, как бы он про это сказал, с его эрудицией. Я имею в виду — все прекрасное. Он же всегда говорил только о прекрасном. Как, кстати, он там себя чувствует?

Появляется священник.

Ну что, папаша?

Священник. Они зарыты.

Герберт. А ты?

Священник. Я зарыл их, как ты приказал.

Герберт. Какой ты исполнительный!

Священник. Да покоятся они с миром.

Герберт. А ты?

Священник. Я не понимаю.

Герберт. Чего ты не понимаешь?

Священник. Зачем Господь вас послал.

Герберт. Ты, значит, думаешь, что нас послал Господь? (Подходит к нему.) Поклянись, что не будешь болтать, когда мы уйдем. Клянись.

Священник. Клянусь.

Герберт. Поклянись, что ты ничего не видел собственными глазами.

Священник. Ты же завязал мне глаза.

Герберт. Клянись!

Священник. Я ничего не видел. Клянусь.

Герберт. И ничего не слышал!

Священник. Они пели.

Герберт. Поклянись, что ты ничего не слышал, иначе мы и тебя пристрелим.

Священник. Меня?

Герберт. Считаю до десяти. Понял?

Священник. Меня?

Герберт. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Священник. Клянусь.

Герберт (отпускает священника, тот уходит). Тьфу! Тьфу ты… твою мать! Господи, ну какая мразь!

Карл. Если бы он не встретил нас, Герберт, он не стал бы мразью; это ты сделал его мразью…

Герберт. Они просто боятся, они все нас просто боятся!

Карл. Это оттого, что у нас такая власть.

Герберт. А величие духа, которое, как говорят, сильнее нашей власти, — где он, этот дух? Чего же ищем, как не его? Где он, этот Бог, которого они малюют на всех стенах, твердят о нем веками? Я его не слышу.

Карл. Час назад они пели…

Герберт. Это все от страха! Все они боятся нашей власти; они дают нам под видом клятв лжесвидетельства и еще удивляются, что Господь нас не карает! Мы обратились к орудию власти, к последней инстанции силы, чтобы познать величие духа. Попробуй докажи мне, что они говорят правду: я в них стреляю — покажи мне хоть одного воскресшего! Я расстреливал их сотнями, но воскресших не видел.

Карл. Просто мы стали убийцами…

Герберт. Мы обратились к орудию власти, к последней инстанции силы, чтобы познать величие духа, истинное величие духа; но лукавый прав — нет его, этого величия духа! Мы всего лишь прибрали к рукам мир, а нужен ли он нам — не знаю; ничто не стоит на пути нашей власти — вот что самое ужасное. (Поворачивается.) Попа надо пристрелить.

Карл. Почему?

Герберт. Потому что я приказываю. Я сказал ему: вырой могилу для этих людей. Он это сделал. Я сказал ему: теперь зарой ее. Он это сделал. Я сказал ему: клянись Господом Богом, что ты ничего не слышал. Он поклялся. Теперь я говорю: попа надо пристрелить…

Карл. Не понимаю.

Герберт. И сделаешь это ты — ты, хоть ты и не понимаешь.

Карл. Я?

Герберт. Я тебе приказываю.

Карл. Герберт…

Герберт. Чтобы через пять минут он был пристрелен.

Карл стоит неподвижно, молча.

Мы не можем верить его клятве. Он клянется Господом Богом, которого нет; иначе он не мог бы совершить клятвопреступление и уйти своей дорогой. Он будет мстить нам за собственную трусость, как только уйдет от дул наших пистолетов, уж будь уверен! Он нас боится, а именно страх больше всего жаждет мести. Так вот — чтобы через пять минут он был пристрелен.

Карл. А если я скажу, что не буду этого делать?

Герберт. Ты знаешь, что тогда будет.

Карл. Знаю.

Герберт. Ты ведь не первый, Карл.

Карл. Знаю.

Герберт. Я поставлю тебя самого к стенке, если будет нужно, — тут же, на месте; уж можешь мне поверить, Карл. Мы же всегда делали то, что говорили; в наше время это не каждый о себе может сказать. На нас можно положиться.

Карл. Да, я тебя знаю.

Герберт. Так подумай.

Карл. А если я при этом запою?

Герберт. Даю тебе пять минут.

Карл. А если я при этом запою?

Герберт. Потом уже будет поздно рассуждать. Даю тебе пять минут. (Уходит.)

Карл. Опять они поют…

Входит священник и ждет. Слышно пение.

Священник. Он велел мне подойти к тебе.

Карл. Что тебе нужно?

Священник. Он велел мне подойти к тебе.

Карл. Скажи мне только одно…

Священник. Что?

Карл. Или нет… Ты совершил клятвопреступление. Почему ты совершил клятвопреступление? Ты предал своего Бога, образ которого носишь на груди. Вот ты сказал, что двадцать лет — двадцать лет жил в этом монастыре, молился, служил Господу…

Священник. Служил.

Карл. И не успел прокричать петух! Ведь так, кажется, у вас говорится? «Прежде нежели пропоет петух…» Почему ты это сделал?

Священник. Думай лучше о своих собственных грехах.

Карл. Через час будет ночь… скажи мне только одно: если я все время буду идти в этом направлении — лесами, лугами, все время, — если я переплыву реки, все время, — если я побреду по болотам, все время, пока будет ночь, все время, все время, — куда я приду?

Священник молчит.

Говори же! Куда я приду? Говори! Это спасет тебе жизнь! Священник молчит.

Я пошел. Можешь выдать меня! Я ухожу к матери. Так и скажи им: он ушел к своей матери. (Уходит.)

Священник. Мое место здесь. Я не предам тебя. Меня твой побег не спасет и тебя тоже. Какой бы дорогой ты ни пошел по земле — она приведет тебя сюда.

Картина вторая

Мария с младенцем.

Мария.

Прилети, жучок, ко мне,

А наш папа на войне,

Наш малышка будет цел,

Только домик наш сгорел…

Весной, когда растает снег, весной приедет Карл. Это твой отец. Ты его еще не видел. Поэтому я так говорю, маленький мой. Он хороший папочка,