Не верь тому, что я говорила этой ночью, ни одному слову… Я назвала тебя подлецом, потому что мне казалось подлостью, что ты мне снился в течение семнадцати лет… Теперь я могу сказать, Пелегрин, — ты правильно сделал, что приехал…

В дверях стоит барон.

Почему мы не были честнее?

Барон. Я хотел уехать.

Эльвира. Я знаю.

Барон. Но это невозможно… А ты?

Эльвира. Я ждала тебя. И видела сны…

Барон. Я знаю.

Эльвира. А когда проснулась, то стала искать тебя по всему дому, но тщетно. Здесь я нашла Пелегрина. Я издевалась над ним — ради тебя.

Барон. Ради меня?

Эльвира. Во имя верности. Семнадцать лет я думала, что должна лгать, чтобы сохранить тебе верность — такому, каким я тебя представляла. И вот теперь я прочла твое письмо.

Барон. Уже прочла?

Эльвира. Почему мы не были честнее? Не хватало такой малости. Как бы мы поняли друг друга! Ты на многие годы похоронил свою тоску, как ты пишешь, чтобы она не пугала меня, а я многие годы стыдилась своих снов, ибо знала, что они напугают тебя. Ни один не хотел огорчать другого. Маленькая комедия, которую мы играли долгие-долгие годы, пока не пришел Пелегрин. (Кричит, увидев мертвого.) Пелегрин??

Барон. Теперь я понимаю…

Эльвира. Почему ты улыбаешься?

Барон. Теперь я понимаю, что он мне сказал этой ночью. Он сказал это так легко, я не мог и подумать, что это серьезно.

Эльвира. Пелегрин…

Барон. Он это знал.

Эльвира. Почему ты скрывал от меня все это, друг мой? Не смейся, мы все поступили несправедливо, все. Бог не хотел этого… Мы могли любить друг друга, мы все, теперь я вижу — жизнь совсем не такая, любовь больше, чем я думала, верность — глубже, ей нечего бояться наших снов, нам не нужно хоронить тоску, не нужно лгать… О Пелегрин! Ты меня слышишь? Мы очистим вдвоем апельсин, слышишь, и еще раз вокруг нас будет жизнь… Не улыбайся так!

Барон. Эльвира…

Эльвира. Почему я не услышала этого в твоих словах, почему?

Барон. Не плачь, Эльвира. В том, что он сказал, нет ничего страшного — я не раскаиваюсь ни в чем и ничего не хочу повторять… Он сказал это так легко.

Часть комнаты с Эльвирой и бароном, который ее поддерживает, как когда-то, когда ее оставил Пелегрин, погружается в темноту.

Раздается музыка, Пелегрина окружают фигуры.

Первая. Я принесла первый кофе с Кубы.

Вторая. Я Анатолия, девушка, которой ты ни разу не коснулся.

Третья. Я принесла тебе фрукты — ананасы, персики, инжир, виноград, это урожай следующего, наступающего года.

Четвертая. Я сестра, которая дала тебе кровь в больнице на Мадагаскаре.

Пятая. Я принесла тебе книги — Софокл, Вергилий, Конфуций, Сервантес, Байрон и все, что ты хотел прочитать, — чудесные соты со следами воска на страницах, на которых оседает разум столетий.

Шестая. Я капитан из Гонолулу, который Бог весть почему еще трижды вспомнит о тебе.

Седьмая. Я принесла тебе вино, которое ты пролил.

Восьмая. Я мать, которую ты не видел, Пелегрин, я умерла, дав тебе жизнь.

Девятая. Я смерть.

Пелегрин. Знаю…

Последняя. Я твоя плоть, твой ребенок, Виола, которой суждено все узнать снова и все снова начать.

ОПЯТЬ ОНИ ПОЮТ

Пьеса-реквием

@Перевод А. Карельского

Действующие лица

(в порядке появления на сцене)

Герберт

Карл

Священник

Мария

Учитель

Лизель

Лейтенант

Другой

Радист

Эдуард

Томас

Ефрейтор

Капитан

Бенджамин

Женщина

Привратник

Старик

Дежурный из противовоздушной обороны

Мальчик

Дженни

Сын капитана

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Картина первая

Герберт, офицер, и Карл, солдат.

Герберт. Через час уже будет ночь… Надо выбираться отсюда; задание мы выполнили.

Карл. Да, через час уже будет ночь…

Герберт. Что с тобой?

Карл. Задание мы выполнили…

Герберт. Ты так смотришь, будто самого себя расстрелял!

Карл. Теперь надо выбираться отсюда…

Герберт. Да, вот как только поп закончит и зароет могилу…

Карл. Задание мы выполнили…

Герберт. Ты уже в третий раз это говоришь!

Карл. Весной, когда растает снег, весной я поеду домой на побывку… весной, когда раскроются почки и пригреет солнце, обнажится и эта могила. Мы можем приказать попу: рой могилу, столько-то в длину, столько-то в ширину, да поживей! Мы можем приказать ему: а теперь закапывай ее, да поживей! Мы можем все приказать в этом мире, все — только не траве; мы не можем приказать траве, чтобы все ею поросло, да поживей. Люди увидят могилу — столько-то в длину, столько-то в ширину… весной, когда растает снег, весной, когда я буду сидеть дома и есть мамино печенье.

Герберт. Закури! (Дает ему сигарету.)

Карл. Спасибо… Печенье… Они целый год экономили муку и сахар на это печенье!

Герберт дает ему огня.

Когда я был маленьким, я так любил домашнее печенье… Герберт. Кури и не болтай ерунду; ты устал, Карл.

Карл. Весной я поеду домой на побывку.

Герберт. Нам все можно, только уставать нельзя и голову терять тоже — это нам ни к чему. Карл, понимаешь, ни к чему.

Карл. Через час будет ночь… Мария пишет, что она уже слышала ласточек. Это сейчас-то! И видела бабочек! Сейчас-то! Пишет, что ручьи ждут нас в отпуск, ждут еще под снегом…

«Вновь косынкой голубой

В облаках весна махнула».

Ты знаешь Мёрике?[2]

Герберт. Может, даже лучше, чем ты.

Карл. Я его так люблю.

Герберт.

«Дымом, детством вдруг пахнуло

Над притихшею землей.

А в снегу цветок

Замер в ожиданье.

Арфы звук и робок и далек…

Ты идешь, весна,

То твое дыханье!»

Тишина.

Карл. Герберт, можешь ты мне сказать, зачем мы расстреляли этих людей — двадцать одного человека?

Герберт. Тебе-то что за дело?

Карл. Я же их расстреливал…

Герберт. Это были заложники.

Карл. Они пели. Ты слышал, как они пели?

Герберт. Теперь отпелись.

Карл. Они пели — до последней секунды.

Герберт (всматривается туда, откуда они пришли). Представляю, какую легенду из этого сделает поп! Если мы позволим ему болтать. Если мы оставим его в живых.

Карл. Герберт!

Герберт. Ну что?

Карл. Ты хочешь сказать, что и попа…

Герберт. Он копает так старательно, будто сажает луковицы, и какие редкие луковицы! Весной, Бог даст, из них вырастут тюльпаны!

Карл. Герберт, поп же ни в чем не виноват…

Герберт. А заложников мы спрашивали, виноваты они или нет? Он закапывает их так, будто в самом деле верит в их воскресение; вон, еще камешки выбирает!

Карл. Герберт, поп ни в