– Через две недели.

Полюбовавшись на все улучшения, сделанные Джереми в столь короткий срок, Мейсон наконец-то добрался до вопроса, ответ на который он действительно хотел знать:

– Ты сегодня видел Эву-Мари?

Джереми кивнул:

– Конечно. Она была в конюшне, когда мы приехали сюда сегодня утром. Она вышла, чтобы впустить нас в дом, затем вернулась обратно. – Тень омрачила его лицо. – Похоже, у нее была тяжелая ночь. Надеюсь, ты больше не заставляешь ее чистить стойла?

Мейсон отпил большой глоток кофе и взглянул на друга поверх кружки:

– Она сама сказала тебе об этом?

– Это нехорошо, – вместо ответа, проговорил Джереми.

– Я знаю. Это больше не повторится.

Джереми посмотрел на него скептически и… снова заговорил о ремонте.

Как только он смог сбежать, Мейсон натянул сапоги и направился к конюшне. Там он с удивлением обнаружил грузовик Джима.

Шагнув в прохладный полумрак конюшни, он сразу услышал приглушенный, но такой манящий – грудной, глубокий и женственный – голос Эвы-Мари. Все его чувства обострились, Мейсон стал внимательно вслушиваться. Чем дальше он шел, тем яснее становились слова, и наконец он понял, что она поет колыбельную. Проходя мимо денника Руби, он увидел, что кобыла подняла голову и навострила уши. Видимо, не один Мейсон был заворожен.

Пение доносилось из соседнего денника, рассчитанного на двух лошадей. Приблизившись к его воротам, Мейсон сначала увидел только кобылу, затем – до боли знакомые нежные руки с коротко подстриженными ногтями на ее шее. Эва-Мари легонько поглаживала свою любимицу в такт колыбельной.

Джереми прав: Эва-Мари была не в порядке. Она выглядела даже хуже, чем тогда, когда чистила стойла. Как будто всю ночь она провела на полу в конюшне.

– Да, милая, – шептала она кобыле, не подозревая, что за ней наблюдают. – У тебя прекрасный жеребенок.

– Ты это сделала, Люси, – сказал Джим, подойдя с другой стороны. – Он очень красивый.

Жеребенок. Кобыла ночью ожеребилась. Вот чем объясняется усталый вид Эвы-Мари. Джим кивнул, увидев Мейсона, стоящего поодаль.

– Все произошло около двух часов назад, – пояснил Джим.

– Почему ты не позвала меня? – спросил Мейсон. – Я бы помог.

– Это не твоя лошадь, – ответила Эва-Мари тихо, но твердо. – Кроме того, Люси справилась без нашей помощи. Мы были здесь, чтобы поддержать ее.

Ее сдержанность была объяснима.

Убедившись, что Эва-Мари не намерена продолжать разговор, Мейсон принялся обсуждать дела конюшни с Джимом… а Эва-Мари притихла. Он взглянул через плечо Джима, но не увидел ее. Джим первым пошел посмотреть, в чем дело, и, обернувшись, с улыбкой поманил хозяина. Мейсон увидел Эву-Мари, и его сердце растаяло. Девушка крепко спала, свернувшись в копне сена. Он вспомнил, что Эва-Мари может спать где угодно.

– После того как закончите с кобылой, дайте мне знать и идите домой.

Глаза Джима расширились.

– Но, босс…

– Я вполне способен о ней позаботиться. Иди отдохни. Здесь нет ничего, что не могло бы подождать до завтра. Я отнесу Эву-Мари в дом.

– Бедняжка совершенно измучена. Она очень предана делу и не ушла, пока не закончились роды.

Мейсон кивнул, у него не было причин сомневаться в правдивости его слов.

Мейсону еще не приходилось держать на руках спящих женщин. Он не ожидал, что его это так взволнует. Причем переполняли его не только нежность и теплота, но и неистовое, жгучее желание, которое усилилось после вчерашней ссоры, завершившейся поцелуем.

Никем не замеченный, Мейсон обогнул гостиную. Когда он поднимался по лестнице, Эва-Мари пошевелилась, приоткрыла подернутые сонной дымкой синие глаза, но побороть сон не смогла.

Наслаждаясь непередаваемым ощущением тепла и близости, он внес ее в спальню, усадил на скамью в изножье кровати и сел рядом.

– Эва-Мари, милая, тебе нужно проснуться.

Она нахмурила брови и приоткрыла сонные глаза.

– Извини, – прошептала она, – просто я так устала.

– Сейчас тебе нельзя спать. Ты сильно испачкалась.

Эва-Мари бросила взгляд на свою грязную одежду и тихо вздохнула:

– Меня это мало волнует.

Мейсон не отставал:

– Но ты будешь винить меня, когда проснешься на грязных простынях, поэтому пойдем-ка.

– Куда?

Эва-Мари облокотилась на его плечо. Глаза у нее опять закрылись, а голова безвольно склонилась набок.

– О нет, нет. – Мейсон похлопал ее по щеке, пытаясь не дать ей задремать. – Эва-Мари, ты должна принять душ.

– С тобой?

Мейсон замер.

– Что, Эви?

Ее веки дрогнули, и понадобилось время, чтобы она, набравшись храбрости, прошептала:

– Ты останешься со мной?

Руки Мейсона задрожали, волна желания грозилась прорвать возведенную им оборону.

– Это не лучшая идея, – сумел произнести он. – И на это множество причин.

Ее глаза, блестящие от слез, были похожи на синие цветы в утренней росе.

– Ты прав. Со мной все будет хорошо.

Но не с ним.

Он не был в порядке с тех пор, как Эви вернулась в его жизнь, и пусть ненадолго, но он хотел еще раз испытать те давние чувства.

Мейсон поднял ее на ноги и начал медленно, но уверенно расстегивать пуговицы ее фланелевой рубашки.

– Что ты делаешь?

– Раздеваю тебя, – ответил он честно.

У нее перехватило дыхание.

– Ты не должен этого делать.

Как и вчера, он протянул руку и взял ее за подбородок, вынудив Эву-Мари посмотреть ему в глаза.

– Нет, не должен. Но я хочу. Я хочу тебя.

Расправившись с пуговицами, он снял с нее рубашку, затем стащил через голову футболку. Эва-Мари предстала перед ним в одном бюстгальтере. Мейсон шумно втянул воздух, кровь ударила ему в лицо. Она была прекрасна. Безупречное тело Эвы-Мари, ее нежная кремовая кожа, идеальной формы грудь, полуприкрытая розовым кружевом, лишили его дара речи.

Неужели все это наяву?

Оказалось, что раздевание – идеальный способ разбудить Эву-Мари. Хотя ее ресницы были опущены, она все видела. Биение ее пульса у основания шеи показывало, что она более чем взволнована. Ее нижняя губа подрагивала.

Ощутив прилив жара, Мейсон снял с себя толстовку и майку.

Эва-Мари, как завороженная, смотрела на его мускулистый торс. Заметив ее реакцию, Мейсон испытал непривычное чувство гордости. Ее восхищение было приятно ему.