– Минуточку, Евгения, – бесшумно, как хороший компьютер, включилась Аллочка (она единственная называет меня Евгенией, и только ей я это с большим усилием прощаю). – Давайте разберемся. Кто записывался первым?

– Я, – быстро ответила Ека и почти так же быстро исправилась: – Мы.

(Это очень важно, что она сказала «мы». В телевидении никаких «я» не существует, оно – коллективная секта.)

Аллочка милостиво кивнула. Сейчас начнет вещать.

И точно:

– Видите ли, Екатерина, у нас на канале естественным образом сложилась атмосфера редкого доверия, практически не свойственная другим телевизионным структурам. Павел Николаевич доверяет нам, а мы доверяем своим коллегам. И, знаете, я почему-то не думаю, что вы с Евгенией могли бы в один день сочинить три одинаковых рецепта… Екатерина, я хочу знать, когда вы придумали эти три блюда для «Сириус-шоу».

Аллочка изящно скрестила худые руки на груди и вонзила в Еку взгляд – как шампур.

Серые устричные глаза Еки подернулись перламутром, голос задрожал – ни дать ни взять моллюск в раковине.

– Я… я еще неделю назад решила, что мои гости будут готовить именно эти блюда, и я… я не знала, что мы так совпадем с «Гениальной кухней».

– Совпадете? – Пушкин возмущенно тряхнул волосами. – Да это не совпадение, а полный съем!

Ека молча подняла глаза на обидчика – из них синхронно, как гимнастки из-под купола цирка, двумя ровными дорожками стекали крупные многокаратные слезы. Девочки, которые вовремя научились красиво плакать, никогда не упустят возможности продемонстрировать этот навык публично – ведь зрители непременно откликнутся аплодисментами! Вот и Пушкин наш вздохнул и обернулся беспомощно к Аллочке, она же по-прежнему держала руки скрещенными на груди, словно удерживая себя от неосторожных поступков. «Аллочку – как Москву – слезами не размочишь», – подумала я и мысленно проводила было Еку на свалку телевизионной истории.

Вдруг раздался голос… нет, не голос – земляничное мороженое!

– Мы вообще никуда не выходили, – сказала Иран, отважно глядя в лицо Аллочке и стараясь при этом скосить взгляд в сторону Пушкина, чтобы охватить как можно больше собеседников. – Если что – я бы знала, правда…

Ека вытерла слезы и слегка откинула голову назад – будто заметила на противоположной стенке интереснейшую картину и теперь старалась запечатлеть ее в памяти. Заговорила она глухо, ни на кого не глядя – прямо как древняя старуха, обиженная на всех своих отпрысков разом.

– Я сама придумала эти рецепты. И я не ожидала, что они окажутся настолько банальными и что их скопируют даже… в другой программе. Обещаю, это не повторится.

Тут звонкой песней взорвался Аллочкин мобильник – неожиданно оптимистической мелодией с подвываниями и совсем уж несуразными «Йей-йей-йей». Воистину эта женщина – воплощенная загадка.

– Да, Павел Николаевич, – сказала Аллочка в трубку, по очереди метнув быстрый взгляд и в меня, и в Еку. – Да, у нас все нормально. Да, никаких проблем. Да, отличный прогон, через секунду отправлю вам копию. Да, у мамаши Пуляр раньше готовили отличный омлет. И не забудьте сапоги, если пойдете за устрицами. Всем передам. Все скажу. Отдыхайте спокойно. До встречи!

Отсалютовав трубкой невидимому П.Н., который, судя по всему, бродил в окрестностях Мон-Сен-Мишель, Аллочка неторопливо убрала мобильник в карман пиджачка и шлепнула ладошками по столу:

– В интересах канала, и, я думаю, вы все со мной согласитесь… Так вот, в интересах канала мы зарежем сегодня, Геня, твой выпуск. Видимо, это и вправду совпадение – удивительное совпадение. Но я вас обеих предупреждаю – чтобы больше таких чудес не было! У нас тут не церковь и не цирк, мне фокусы не нужны, ясно? Геня, тебе ничего не стоит быстренько переписать выпуск, вот давай сегодня после «Звездного меню» мы с тобой встретимся у меня в кабинете, и ты представишь мне новые рецепты. О’кей?

Аллочка встала. Следом за ней, как свита за королем, поднялись остальные.

Ека прошла мимо, не поднимая головы, а я все не могла оторваться от стула – будто меня прилепили к нему крыжовенным джемом.

где последовательно появляются плохое настроение, Остап Бендер и устрицы

Бывают дни, когда все вокруг – от погоды до прохожих, от мыслей до собственных внутренних органов, будто сговорившись, вызывает самые отвратительные чувства. Что делать? Даже у оптимистов случаются жизненные затемнения, неотвратимые, как зима. Сегодня в зеркалах торгового центра, коварно расставленных буквально на каждом шагу, я видела не привычное, вполне миловидное лицо, а словно отдельные сегменты-фрагменты не самой удачной фотосъемки. Тонкие морщины на лбу и под глазами – эскизы будущей старости, которая пока примеривается к прыжку. Тусклые (не верьте своим телевизорам!) волосы – без присмотра мастера они тут же отбиваются от рук. И глаза, точнее, взгляд, лишенный всяческого выражения, – неудивительно, что даже случайно встреченные поклонники сегодня разбегаются на все четыре стороны.

Обычно мне нравится бродить по торговым центрам, которых в нашем городе настроили в таком количестве, что на каждого покупателя скоро будет приходиться по нескольку штук. Нравится не потому, что к этому настойчиво призывают глянцевые журналы, одержимые вопросом: «Существует ли жизнь после сорока лет?» (правильный ответ: «Нет»), а потому, что в магазинах мне удается полностью отключить вредоносные мысли. Когда я заставляю себя не делать ничего – и не занимать голову чтением или музыкой, то лучше всего это получается в процессе вегетарианского шопинга, абсолютно безвредного для психики и кошелька.

Увы, сегодня вегетарианский шопинг категорически не работал. Сегодня мне в каждом зеркале назойливо предъявляли усталую тетеньку, успешно перевалившую за ту самую грань, что отделяет «просто жизнь» от молодости. Тетенька испуганно моргала и отводила затравленный взгляд от одного зеркала – лишь для того, чтобы отразиться в следующем.

А раньше я считала, что первые признаки старения (как деликатно выражаются составители текстов для коробочек с дорогими кремами) – такое же незыблемое условие женской состоятельности, как наличие первой аварии в послужном списке начинающего автомобилиста. Пока не прочувствуешь сам, как это – внезапно врезаться в другую машину, не имеешь права считаться водителем. И пока на лице не прорисовалась первая морщина, не имеешь права называться женщиной. Повторюсь, это раньше я так считала, чтобы подбодрить себя и своих телезрительниц.

Я всегда и со всеми старалась быть доброжелательной и вообще светлой, как Снегурочка. А вот Юрик Карачаев недавно заявил в беседе с П.Н., что доброжелательность, корректность и оптимизм в творчестве – три главные беды нашего времени, которые сводят таланты в могилы или к нулю. П.Н. возмущенно пересказал мне слова Юрика, но я не стала негодовать с ним на пару, а задумалась: может, правда, хорош уже превращать лимоны в лимонад? От лимонада тем паче бурчит в желудке и хочется пи́сать.