— Разве я так сильно изменился за эти годы?

Ему тоже стало грустно Они должны были давно сказать это, нотолько теперь, в этом баре, на отплывающем корабле, чуть-чуть приоткрыли другдругу свои души. — Разве я стал другим, Хил?

Она кивнула; когда Хиллари снова подняла на него глаза, вних блестели слезы.

— Да. Ты мой муж. — Она произнесла это так, будтона свете нет более ужасного слова; плечи ее резко дернулись, она дажеоткинулась на стуле, будто хотела отодвинуться от него подальше.

— Разве это так плохо?

— Мне кажется… — Ей было трудно говорить, но онарешилась идти напролом. Пусть он знает, что она чувствует. — Я думаю, дляменя — плохо. Наверное, я зря вообще вышла замуж.

В голосе Хиллари больше не было горечи, она как будто сновастала прекрасной молодой дебютанткой, той девушкой, которую он, как она заявилаоднажды, «изнасиловал», «выкрал из дома», которой он «сделал ребенка» и которуюнасильно заставил стать его женой. Сейчас она говорила совершенно искренне;именно так она все себе и представляла. Бесполезно спорить с ней, напоминать,что она сама захотела переспать с ним, что в ее беременности она сама виноватаничуть не меньше его и что он, в отличие от нее, сделал все, чтобы как-то наладитьих совместную жизнь.

— Я чувствую себя так, как будто меня загнали вловушку, будто я птица, которая не может летать, а только прыгает и хлопаеткрыльями, и над ней все потешаются… Я чувствую себя безобразной, уродиной,совсем не такой, как раньше.

— Но ты стала еще красивее, — произнес Ник, глядяей в глаза. Хил действительно стала красавицей: молочно-белая кожа, блестящиеволосы, изящные плечи и руки. В Хиллари Берн-хам не было ничего безобразного,кроме диких выходок, которые она себе иногда позволяла, но сейчас он предпочелне вспоминать о них. — Ты превратилась в потрясающе красивую женщину. Даэто и неудивительно. Ты ведь была очень красивой девушкой.

— Но я больше не девушка, Ник. Я даже неженщина. — Она замолчала, как бы подбирая слова. — Ты даже непредставляешь, что значит для женщины быть замужем. Это значит стать чьей-тособственностью, вещью, когда никто больше не видит в тебе человека. — Никникогда не задумывался об этом, и слова Хил удивили его. Так вот чего онадобивалась все эти годы — она хотела стать самостоятельной, принадлежать самойсебе.

— Я вовсе не считаю тебя своей собственностью, Хил. Ясчитаю тебя своей женой.

— А что это значит? — Впервые за полчаса в ееголосе снова зазвучала злость; она сделала знак проходящему мимо официанту,чтобы он принес еще виски. — «Моя жена» звучит так же, как «мой стул»,«мой стол», «моя машина». Моя жена. И что дальше? Миссис Николас Бернхам. Уменя даже имени своего нет, черт возьми. Мама Джонни! Как будто чья-то собачка!Я хочу быть самой собой — Хиллари!

— Просто Хиллари? — Он грустно улыбнулся.

— Просто Хиллари. — Она взялась за свой стакан.

— А кто ты для своих друзей, Хил?

— Своя. По крайней мере, моим друзьям и знакомым нетдела до того, что я твоя жена. Мне надоело до смерти слышать о Нике Бернхаме:«Ник Бернхам то… Ник Бернхам се… О, вы, должно быть, миссис Николас Бернхам…»Жена Ника Бернхама… Ник Бернхам… Ник Бернхам! — Она почти кричала, и онпопытался остановить ее. — И не затыкай мне рот, черт возьми! Ты даже непредставляешь себе, каково это. — Чувствовалось, что она рада наконецвыложить все начистоту. Для них это было нечто новое, ведь они привыкли житькаждый своей жизнью. Может быть, теперь он начнет понимать, что скрывается заее независимостью. Ирония заключалась в том, что именно то, что сейчас такраздражает Хил, и привлекло ее когда-то к нему. Ведь больше всего ей в немпонравилось то, что он был Николас Бернхам, со всем из этого вытекающим.

— И я тебе еще кое-что скажу. В Бостоне всем наплевать,кто ты такой, Ник. — Они оба знали, что это неправда, но очень уж ейхотелось так сказать. — Там все мои друзья, и они меня знали еще до того,как ты женился на мне. — Он и представить себе не мог, что это для нее такважно. И тут ему пришло в голову, что, вероятно, есть способ избавить Хиллариот этого ужасного бремени злобы и гнева. В это время к ним подошел стюард.

— Мистер Бернхам?

— Да? — Он сразу же подумал о Джонни. Вдруг смальчиком что-то случилось, пока они тут сидят.

— Вам записка от капитана. — Ник взглянул наХиллари и внезапно понял, что ее откровенности не хватило на самое главное: оназавидует ему.

— Спасибо. — Он кивнул и взял конверт с золотойкаймой. Стюард ушел, Ник достал листок с официальным приглашением: «КапитанТоро имеет честь пригласить вас на ужин… сегодня в 9 часов вечера в Большомобеденном зале».

— Что там? Они уже начали — целовать тебе зад? —Хил допивала второй бокал, ее глаза уже слишком ярко блестели, но на этот разне от слез.

— Ш-ш-ш, Хил, пожалуйста. — Он огляделся, неуслышал ли ее кто-нибудь. Мысль о том, что кто-то стремится заискивать передним, казалась неприятной. Но ведь он и в самом деле весьма важная персона инеизбежно вызывает интерес. И надо признать, он неплохо справляется со своейролью, хотя временами держится излишне скромно. — Капитан приглашает насна ужин.

— Это еще зачем? Хотят, чтобы ты купил корабль? Яслышала, эту старую калошу называют плавучим долгом Франции.

— Этот корабль стоит того, чтобы его купили. — Онзнал по опыту, что, когда она в таком настроении, прямые ответы на ее вопросызлят ее еще больше. — Мы приглашены на девять часов. Может быть, тычто-нибудь съешь? Сейчас только половина пятого. Мы можем заказать что-то здесьили выпить чай в Большом салоне.

— Я ничего не хочу. — Ник заметил, что Хиллариделает знак официанту, чтобы тот принес еще выпить. Он отрицательно покачалголовой, и официант исчез.

— Я не ребенок, Ник. — Она уже почти шипела. Всюжизнь ее окружающие — мать, отец, гувернантки, Ник — обращались с ней как сребенком. И только Райан Хэлоуэй, Филипп Маркхам и другие видели в ней взрослуюженщину. — Я не маленькая и могу пить столько, сколько захочу.

— Если ты выпьешь слишком много, тебя замучает морскаяболезнь.

На этот раз она не стала спорить. Пока Ник выписывал чек,она открыла золотую с алмазной застежкой пудреницу от Картье и небрежно провелапо губам ярко-алой помадой. Она принадлежала к тем женщинам, которые безмалейших усилий привлекают внимание окружающих; вот и сейчас, пока они шли квыходу, многие из сидящих в зале мужчин провожали ее взглядами. Они вышли напрогулочную палубу. Нью-Йорк уже исчез из виду. «Нормандия» шла со скоростьютридцать узлов, почти не оставляя следа за кормой.

Они молча стояли, опершись о поручни; Ник размышлял над тем,что узнал о своей жене из их последнего разговора. Он никогда раньше неосознавал, насколько мучительным был для нее брак. Она хотела принадлежатьтолько себе. Возможно, она права, ей и в самом деле не следовало выходитьзамуж. Но теперь слишком поздно думать об этом. Ник никогда не позволит ей уйтии не отдаст Джонни. На миг ему захотелось обнять ее, но он инстинктивнопочувствовал, что этого делать не следует, и тихо вздохнул. Он часто тосковалпо той дружеской привязанности, какая устанавливается между близкими людьми икакой никогда не было между ним и Хиллари. Их связывал секс, страсть, покрайней мере вначале, но покоя, который появляется, когда людям легко и удобновместе, у них никогда не было. И сейчас он задавал себе вопрос: любили ли оникогда-нибудь друг друга? Или то, что их связывало, оказалось лишь физическимвлечением?