Надеяться, что не наступит глобальное потепление. Надеяться, что не останется бездомных. Надеяться, что больше не будет страданий. Мне хочется верить, что мои надежды не напрасны.

Эти мои надежды можно назвать великодушными (неплохое словарное словечко, да?), но они абстрактные. На самом же деле, – и мне хочется верить, что это не делает меня плохим человеком, – мои глубоко потаенные надежды очень эгоистичны.

Мне хочется верить, что в этом мире есть тот единственный, кто существует только для меня. И что я существую для него одного.

Помнишь, как во «Фрэнни и Зуи» (уверена, ты читал эту вещь и она тебе понравилась, учитывая то, где ты нашел записную книжку в «Стрэнде») Фрэнни – девчонка из пятидесятых – пытается постичь смысл жизни через молитву, но у нее это не получается и она впадает в глубокий душевный кризис? И хотя ни Зуи, ни мама не понимают чувств Фрэнни, мне кажется, я ее понимаю. Будь я Фрэнни, меня бы тоже сводила с ума мысль, что достичь душевного просветления можно, но мой разум пока не может постичь, как. (В общем, я бы не отказалась побывать на месте Фрэнни. Мне и ее чудесная винтажная одежда по вкусу. Чего не могу сказать о ее йельском бойфренде Лейне – по мне, так он болван, хоть все и в восторге от него. Я бы предпочла встречаться с кем-то более… эм… «мудреным».) Так вот, в конце книги, где Зуи звонит Фрэнни, притворившись их братом Бадди, и пытается приободрить сестру, есть строчка, в которой автор говорит об идущей к телефону Фрэнни, что она «с каждым шагом становится юнее». Потому что ее душа постепенно обретает покой. У нее все будет хорошо. Во всяком случае, я поняла концовку именно так.

Мне хочется того же. С каждым шагом становиться юнее от предвкушения, надежды и веры.

Мне хочется верить, вопреки всему, что любой может найти своего особенного, одного-единственного человека. С которым проведет Рождество, или состарится вместе, или просто прогуляется по Центральному парку. Того, кто не будет осуждать за ошибки в правописании или неправильно расставленные запятые, и которого ты сам не будешь осуждать за этимологические склонности и языковой снобизм. (Удачный подбор слов? Иногда сама себя удивляю.)

Вера. Вот, что я хочу на Рождество. Загляни-ка в словарь, может, я не вполне понимаю значение этого слова? Может, ты сможешь мне его объяснить?»

Я еще писала в книжке, когда подошел поезд, и закончила свой ответ как раз к прибытию на нужную мне станцию, выходящую на Пятьдесят девятую улицу и Лексингтон-авеню. Море людей, вместе со мной, выплеснулось из поезда, чтобы растечься по улицам и «Блумингдейлу». Я усердно старалась не думать о том, о чем решила не думать.

О переезде. О переменах в жизни.

Нет-нет, я не буду об этом думать.

* * *

Я прошла мимо «Блумингдейла» прямо к «ФАО Шварц», и тут до меня дошло, что подразумевал Бука под словом «месть». У магазина игрушек меня встретила длинная очередь – очередь в магазин! Мне пришлось проторчать на улице четверть часа, чтобы попасть внутрь.

Но я все равно люблю Рождество, очень-очень люблю. И мне не важно, что оголтелые покупатели набились в магазин точно сельди в бочку. Совершенно не важно. Я ценю каждое рождественское мгновение: доносящуюся из колонок песню «Jingle Bells», будоражащую радость при виде множества ярких игрушек и игр. Проход за проходом, этаж за этажом полнейшего восторга. Должно быть, Бука, на каком-то интуитивном уровне, понимает меня достаточно хорошо, раз отправил в «ФАО Шварц» – олицетворение всего самого Замечательного и Прекрасного в праздниках. Наверное, он любит Рождество так же, как я.

Я подошла к информационной стойке.

– Не подскажете, где находится мастерская «Кукла своими руками»?

– Извините, – ответил мне парень за стойкой, – но этот отдел на праздники закрыт. Нам нужно было место для фигурок из анимационного фильма «Братва».

– У вас есть фигурки бумаги и степлера? – спросила я.

Как я могла забыть включить их в свой список для Санты?

– А то! Но я вам по секрету скажу, что фигурки Фредерико и Данте вы скорее найдете в магазине канцелярских товаров на Третьей авеню. Тут их раскупили сразу, как только они появились в продаже. Только, чур, я вам ничего не говорил.

– Но мастерская должна быть сегодня открыта! Так написано в моей книжке.

– Простите?

– Не важно.

Вздохнув, я пошла дальше по магазину. Миновала отдел сладостей, кафе-мороженое, галерею «Барби». Поднялась и прошла мимо игрушек для мальчиков – разнообразного оружия и конструкторов, – пересекла лабиринт из людей и товаров и, наконец, оказалась в уголке «Братвы».

– Вы не знаете, мастерская работает? – обратилась я к продавщице.

– Вряд ли. Мастер-классы будут в апреле, – резко ответила она, да еще и таким тоном, будто только дураки этого не знают.

– Понятно.

Надеюсь, в следующее Рождество ее отправят куда подальше. К примеру, на Фиджи.

Я уже хотела сдаться и уйти, разочаровавшись в записной книжке, когда меня похлопали по плечу. Обернувшись, я увидела девушку, одетую как Гермиона из «Гарри Поттера». На вид студентка. Наверное, подрабатывает тут.

– Это ты ищешь мастерскую? – спросила она.

– Я? – Не знаю, почему ответила в форме вопроса. Видно, не была уверена, что хочу посвящать ее в свои дела. Я всегда недолюбливала Гермиону, потому что безумно хотела быть ею, а она никогда не ценила того, что у нее есть: учебу в Хогвартсе, дружбу с Гарри, поцелуй с Роном. Я тоже все это хочу!

– Идем со мной, – практически приказала Гермиона.

Было бы глупо не пойти за умницей-разумницей Гермионой, поэтому я последовала за ней в самый дальний и темный угол магазина, куда складировались уже никому не нужные товары вроде жвачки для рук и игр «Боггл». Остановившись возле огромного стеллажа с плюшевыми жирафами, она постучала в стену за ним. И внезапно стена отворилась, поскольку это оказалась дверь. А жирафы, похоже, служили ее маскировкой. (Жирафировка? Нужно добавить это слово в БОС!)

Я прошла за Гермионой в комнатушку размером со стенной шкаф, в которой стоял рабочий стол с головами кукол и разными их частями (глазами, носами, очками и волосами). Парень, внешне смахивающий на чихуахуа, сидел за карточным столом и, видимо, ждал меня.

– Это ТЫ! – воскликнул он, тыкнув в мою сторону пальцем. – Ты не такая, какой я тебя себе представлял, хотя я тебя вовсе и не представлял! – Даже его речь напоминала поскуливание чихуахуа: радостное и возбужденное, но почему-то очень трогательное.

Мама учила меня, что тыкать пальцем – неприлично. Но поскольку она сейчас со своей тайной миссией на Фиджи и не сможет меня отчитать, я тоже тыкнула в парня пальцем.

– Да, это Я!

Гермиона шикнула на нас:

– Пожалуйста, говорите тише. Вы так нас выдадите! У вас есть только пятнадцать минут. – Она с подозрением впилась в меня взглядом. – Ты же не куришь?