Мы наблюдали за всем этим чисто механически, у нас не осталось ни капли рвения и энергии. Мы исчерпали все свои силы. Безусловно, на фронте мы много раз ощущали смертельную усталость, но напряжение и неизменная угроза гибели заставляли нас бороться. Эти чувства были для нас своеобразным допингом в те моменты, когда усталость уже, казалось, одолевала.

Так как совсем недавно нам удалось вырваться из когтей смерти, мы наконец смогли немного расслабиться и только теперь начали понимать, как же сильно измотаны мы на самом деле. Руки и ноги словно налились свинцом, тело и голова болели. Еще сильнее чувствовалась моральная усталость. Было невероятно сложно закончить цепь своих же мыслей, трезво оценить ситуацию и сделать правильный вывод. Наша нечеловеческая усталость превратилась в апатию. Солдаты сидели в бронетранспортерах, сгорбившись и качаясь из стороны в сторону по ходу движения машин. Хотя их то и дело бросало на стальной борт, все по-прежнему находились в каком-то сонном трансе. Каждому солдату, особенно водителям, приходилось напрягать все силы, чтобы колонна добралась до пункта назначения.

Тыловое подразделение нашей дивизии находилось в Вуссове – городке к востоку от Штеттина. Там наша колонна разделилась, все роты и батальоны разошлись по нескольким лагерям. Равнодушно, механически взводы и отделения выстроились на площади перед большой фермой в районе переформирования. Командир роты отдал приказы о том, что нужно было сделать в течение дня, а также дал указания о порядке расквартирования и тому подобном. И конечно, мы должны были чистить оружие перед тем, как «клюнуть носом».

Уход за оружием был очень важным делом. Раньше мы выполняли чистку за несколько минут, а теперь тратили не меньше получаса. Из-за сильнейшей усталости мы постоянно роняли мелкие детали на пол, когда оружие уже было готово к сборке. Ругаясь, мы начинали чистить их заново. Иногда мы погружались в дремоту и могли только тупо смотреть перед собой, после чего с трудом удавалось вернуться в реальный мир и продолжить чистку оружия.

Солдаты тыловых подразделений привели в порядок наши казармы. В конце концов нам разрешили упасть на солому. Я уже почти уснул, с огромным трудом содрав свои сапоги, как вдруг перепачканное лицо уставилось на меня. Это был Рагнар Йоханссон II, по прозвищу Жираф, водитель командира роты. Он меня грубо встряхнул пару раз, прежде чем я пришел в себя. В ответ на мои проклятья и протесты он просто улыбнулся, как трубочист.

– Эй, ты! Тебе письмо из дома!

Если бы он сказал, что меня наградили Рыцарским Крестом с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами, я бы просто отвернулся и снова уснул или перед этим еще промямлил без особого интереса: «Да ну?» Но это было нечто совершенно иное!

– Откуда оно у тебя? От кого? – Я взлетел с пола, словно подброшенный пружиной.

– Оно у ГП. Он идет сейчас во втором взводе, но уже скоро будет здесь.

В полумраке я побежал к двери, наступая на ноги, руки и животы спящих рядом товарищей. Черт возьми, сапоги! Я же забыл их надеть. Обратно я понесся тем же маршрутом прямо по телам спящих, причем некоторые сейчас посчитали, что это слишком далеко зашло, и меня провожали сонные и тупые проклятья. Но я так и не сумел запихнуть опухшие ноги в сапоги. Я схватил их в руку и выбежал во двор в одних носках. Среди деревьев, где позади фермерского домика стояли машины второго взвода, я увидел ГП, который только что вернулся из госпиталя, аккуратно замотанный бинтами.

– Отдай мне письмо, ГП! – закричал я.

Он встал передо мной, расставив ноги и уперев руки в бока, и начал осматривать меня с головы до ног.

– Это так разговариваешь с вышестоящим начальником? Смирно, солдат! – прорычал он. – Я вижу, вы одеты прилично и в соответствии с уставом, – добавил он со злорадной ухмылкой, насмехаясь над моими ногами.

Он стоял и посмеивался надо мной, вопя, как самый тупой сержант старой закалки, который снится новобранцам в их кошмарах. Однако он не сумел скрыть смешинки в глазах, и напускная маска упала.

– Вот твое письмо! – сказал он низким голосом, дружески толкнув меня в грудь, и ушел к следующему взводу.

Это было первое письмо из дома более чем за год! Оно пришло от девушки, которая по-прежнему помнила обо мне. На марках был портрет, и открытка пришла из Стокгольма. У меня возникло какое-то странное ощущение, к горлу подступил комок. Мне даже стало немного стыдно. Больше месяца это письмо шло из мирного, чистого Стокгольма, который жил прежней безмятежной жизнью. Там по-прежнему сияли неоновые огни и дружелюбно светились окна, которые никто не думал закрывать светомаскировкой. Кинотеатры открыты, а люди мирно гуляют по улицам. Мое письмо прибыло в этот временно спокойный уголок рядом с фронтом, где каждый день гибнут и получают увечья тысячи молодых людей. Это письмо из другого мира!

Я разорвал конверт, руки мои дрожали больше от радостного возбуждения, нежели от истощения и последних невзгод, истрепавших вконец мои нервы. Я быстро пробежался взглядом по строкам. Потом прочитал еще раз, медленно, а потом снова и снова.

Возможно, в этом письме не было ничего особенного. В основном оно рассказывало об обычных вещах и мелких событиях дома. Однако оно придало мне новые силы и надежду – я начал думать о жизни там, на Севере. Все это было чудовищно далеко от жизни фронтового солдата. Письмо помогло мне погрузиться в счастливые грезы, как только я присел под стеной амбара. Держа письмо в руке, я начал думать о том, как поживают мои домашние и друзья. Полтора года из дома не приходило ни единой весточки. Недоумевая, я смотрел, как другие мои соотечественники получали письма из Швеции, слушал, как они читают и пересказывают содержание в перерывах между боями и маршами. Письма шли довольно долго – месяц или даже больше, но все же они оставались связующим звеном с домом, по которому я скучал.

Как и все остальные, я вконец вымотался. Неделя тяжелых непрерывных боев, почти без сна, среди рушащихся домов, грома разрывов, разорванных человеческих тел в грязи, огне, дыме и крови, высосала из нас все силы. Ужасные образы, словно огненное клеймо, жгли мозг. Но все это: усталость, апатия, взвинченные до предела нервы – внезапно куда-то исчезло. Все воспоминания о предыдущих днях, о войне на время пропали. Сейчас я был снова дома с моими родными и друзьями. Я снова ходил по добрым улицам Старого города и Южной стороны. Мои мечтания продолжались, пока меня не победила усталость, и я уснул прямо там, где сидел, теперь мне снился далекий Стокгольм.

Нам приказали отодвинуться еще дальше в тыл, чтобы оправиться от последних тяжелых боев. Эта передышка стала одним из незабываемых периодов восстановления между изнурительными сражениями. Мы как будто заново родились и снова могли драться с прежней силой, словно пошли на фронт в первый раз. Приказы стало легче выполнять, время от времени мы проводили учения, чтобы не слишком облениться. Иначе говоря, все стало по-шведски: немного медленно, не слишком тяжело и больше походило на первые тренировки новобранцев. Это не походило на обычные изматывающие учения эсэсовцев!

Наступили славные времена, нам хватало масла, сыра, яиц, ветчины и всяких сельских деликатесов. Фермеры довольно улыбались, смотря на то, с каким аппетитом мы поглощаем еду. Условия жизни стали вообще почти роскошными. Например, одного из наших офицеров было довольно сложно найти с тех пор, как он познакомился с симпатичной маникюршей, эвакуированной из Берлина. Нужно было ехать в деревню, где она жила, и искать его в пещере «львицы» с платиновыми волосами. Там он, скорее всего, наслаждался маникюром, педикюром и, вероятно, всякими другими приятными радостями.