Регина обеспокоенно посмотрела на него. Она любила его, потому что он был бессмертным, а он любил ее в надежде сравняться с обычными смертными. Пары из нас никогда не выйдет.

— Вы не пытаетесь заполнить свое время, — сказала она. — Читайте, смотрите картины, ходите со мной на концерты.

— Это ни к чему не ведет, — сказал он.

Она положила руки ему на плечи:

— А меня вам уже недостаточно?

— Я не могу жить вместо вас.

— Вы смотрели на меня и говорили, что этого достаточно…

— Если ты живешь, то просто смотреть мало.

Она настаивала.

— Так что же! Учитесь, и у вас будет интересная профессия, — сказала она. — Станьте инженером или врачом.

— Нет, это слишком долго.

— Слишком долго? Разве вам не хватает времени?

— Мне нужно заняться чем-либо прямо сейчас, — ответил он. — Плохо, если я начну задавать себе вопросы. — Он умоляюще посмотрел на Регину. — Велите мне чистить картошку или стирать простыни…

— Нет, — отрезала она.

— Почему?

— Так вы снова заснете, а я хочу, чтобы вы по-прежнему бодрствовали, — ответила она. Она взяла его за руку. — Пойдемте прогуляемся.

Он послушно последовал за ней, но на пороге на миг остановился.

— А все-таки неплохо было бы пройтись тряпочкой по потолку, — с сожалением заметил он.

— Мы уже прибыли, — сообщила Регина.

— Уже? — спросил Фоска.

— Ну да, поезд ведь куда скорее, чем дилижанс.

— Хотел бы я знать, куда люди девают сэкономленное время?

— Признайте, что они много чего напридумывали за последние сто лет, — заметила Регина.

— О! Они вечно придумывают одно и то же.

Вид у него был мрачный. С недавних пор он нередко бывал в мрачном настроении. Молча они сошли на перрон и, пройдя через небольшой вокзал, двинулись по дороге. Фоска брел опустив голову, пиная камешки. Регина взяла его за руку.

— Смотрите, — сказала она. — В этих местах прошло мое детство, я люблю их. Смотрите хорошенько.

На соломенных навесах цвели ирисы; розы вились по стенам невысоких домов; в огороженных деревянных загончиках, под цветущими яблонями, куры клевали корм. Прошлое ожило в сердце Регины, будто поставленный в воду букет: павлиний глаз, соцветия глициний, аромат флоксов в саду, освещенном лунным светом, и слезы счастья. «Я стану красивой и знаменитой». В низовье у зеленеющего пшеничного поля виднелась деревня, сланцевые крыши окружавших церковь домов поблескивали на солнце; звонили колокола. Лошадь поднималась на косогор, таща двуколку, а крестьянин шел рядом с кнутом в руке.

— Ничего не переменилось, — сказала Регина. — Как тихо! Видите, Фоска, для меня это и есть вечность: эти тихие дома, звон колоколов, что будет звучать до скончания времен, эта дряхлая лошадь, что поднимается на косогор, как поднималась та, что я видела в детстве.

Фоска покачал головой:

— Нет… Это не вечность.

— Почему?

— Ни деревни, ни двуколки, ни дряхлые лошади не вечны.

— Да, правда, — признала она, пойманная на слове.

Она окинула взглядом застывший пейзаж, раскинувшийся под синим небом, застывший как картина или стихотворение.

— И что придет им на смену?

— Быть может, крупные сельскохозяйственные предприятия с тракторами и геометрически расчерченными полями, а может, новый город, стройки, фабрики.

— Фабрики…

Невозможно представить. Единственное, что было точно, — это то, что эта существовавшая с незапамятных времен деревня когда-нибудь исчезнет. У Регины сжалось сердце. Она могла бы ухватить частицу застывшей вечности, но мир внезапно превратился в череду мимолетных видений и ладони ее были пусты. Она взглянула на Фоску. Можно ли представить, что чьи-то руки более пусты, чем у него?

— Мне кажется, я начинаю понимать, — сказала она.

— Что именно?

— Суть проклятия.

Они брели бок о бок, но порознь. Как открыть ему этот мир, чтобы он увидел его моими глазами?.. Она не представляла себе, что это будет так трудно; вместо того чтобы стать ей ближе, он, казалось, с каждым днем удалялся от нее. Она указала на отходившую вправо тенистую улицу, обсаженную дубами:

— Это здесь.

С волнением Регина узнавала поросшие цветами лужайки, изгородь из колючей проволоки, под которой она проползала на животе, илистую заводь, где ловили рыбу; все было здесь так близко: ее детство, отъезд в Париж, блистательное возвращение. Медленно она обошла вокруг сада, обнесенного белой оградой. Калитка была загорожена, решетка заперта. Она перебралась через забор. Единственное детство, единственная жизнь, моя жизнь. Для нее время однажды остановится, оно уже остановилось, оно разбилось о непроницаемую стену смерти: жизнь Регины была огромным озером, в котором мир отражался в тех же застывших прозрачных образах. Багряный бук вечно трепетал на ветру, флоксы источали сладковатый запах, доносился шепот реки, и в шорохе листьев, в синеве высоких кедров, в аромате цветов пребывала в плену вселенная.

Было еще не поздно. Надо было крикнуть Фоске: «Оставьте меня одну! Наедине с моими воспоминаниями, с моей короткой судьбой, смирившуюся с неизбежностью быть самой собой и однажды умереть». На миг она замерла неподвижно напротив дома с запертыми ставнями, одинокая, смертная и вечная. Потом она оглянулась на него. Он стоял, опершись на белый забор, смотрел на бук и кедры тем взглядом, что не угаснет вовеки, и время вновь заструилось в бесконечность, отражения подернулись рябью. Регину подхватил поток, остановиться было невозможно; можно было лишь удержаться еще ненадолго на поверхности перед тем, как обратиться в пену.

— Идите сюда, — сказала она.

Он перемахнул через деревянные перекладины, и она взяла его за руку.

— Здесь я родилась, — сказала она. — Я жила в этой комнате над зарослями лавра. Во сне я слышала, как струится вода в фонтане; в окно просачивался запах магнолий.

Они сидели на крыльце; камень был теплым; жужжали насекомые. И пока Регина говорила, парк заполнялся видениями. По посыпанным песком аллеям прогуливалась девочка в длинном платье со шлейфом; высокая, слишком худая девушка декламировала проклятия Камиллы в тени плакучей ивы. Солнце садилось, а Регина продолжала говорить, жадно воскрешая на мгновение маленькие прозрачные смертные существа, в которых билось ее собственное сердце.

Когда она замолчала, уже совсем стемнело. Она повернулась к Фоске:

— Вы слушали меня, Фоска?

— Конечно.

— Вы вспомните все?

— Я столько раз слышал эту историю, — признался он, пожимая плечами.