* * *

Если у одних мозг лучше приспособлен отрабатывать старую и надежную оборонительную программу времен плейстоцена, у других – искать новое, то из чего состоит эта «программа»?

Трое ученых из Университета Вирджинии – Джесс Грэм, Джонатан Хайдт и Брайан Нозек (он не имеет никакого отношения к Роберту Нозику, философу и теоретику либертарианства) – в 2009 году опубликовали громкое исследование под заголовком «Либералы и консерваторы опираются на разный моральный фундамент»{44}. С тех пор эту работу успели процитировать почти в тысяче других научных статей: для исследования по социальной психологии это редкая удача.

Эту работу можно назвать чем-то вроде попытки устроить перепись «либеральных» и «консервативных» ценностей. Вывод авторов: либералы и консерваторы чаще всего расходятся во мнениях потому, что оценивают события и поступки по разной шкале. И шкалы эти связаны с довольно абстрактными категориями, а вовсе не со злободневными темами.

Для одних особенно важны категории «вред» и «польза», «справедливость» и «взаимность». Другие уделяют больше внимания вопросам «чистоты» и «сакральности», «авторитета» и «уважения». Легко догадаться, кто здесь либералы, а кто консерваторы.

Но может ли вообще быть так, что люди рождаются с готовыми моральными категориями в голове?

* * *

Когда нужно отделить «врожденное» от «приобретенного», на сцену выходят близнецы. У однояйцевых совпадает весь геном, у разнояйцевых – только 50 % генов. Вне зависимости от этого оба ребенка, если только их не отдали в разные приемные семьи, получают одинаковое воспитание: живут в одном доме, ходят в одну и ту же школу и слушают одну и ту же сказку на ночь.

И если у разнояйцевых близнецов политические взгляды различаются чаще, чем у однояйцевых, – значит, дело все-таки в генах. В 2005 году в этом убедилась команда Хиббинга на основе статистики, случайно собранной врачами за двадцать лет до того{45}. В конце 1980-х врачи разослали почтой 5670 парам близнецов и их ближайшим родственникам анкеты с вопросами на все случаи жизни – про здоровье, биографию и, в частности, про политические взгляды. (Эта последняя серия вопросов в точности совпадала с теми, которые задавали 83 добровольцам в 2014 году перед сеансом томографии, – в основу обоих исследований лег один и тот же опросник Уилсона−Паттерсона.) Близнецы ответили, ученые сели анализировать – и выяснили, что вклад генов в ответы на разные пункты опросника неодинаковый. Сильнее всего наследственность проявляет себя в оценке школьной молитвы, а слабее всего – в отношении к современному искусству и раздаче квартир бедным за счет государства.

Так или иначе, стало ясно: ДНК, которая с рождения не меняется, заметно ограничивает свободу политической воли.

Хотя и не сводит ее к нулю. Если бы гены раз и навсегда предопределяли, как человек проголосует, политикам не имело бы смысла склонять на свою сторону избирателей из другого лагеря.

Либералы, которые со временем превратились в консерваторов, – известное явление. Есть даже популярная цитата, приписываемая Черчиллю: «Кто в 25 не либерал, у того нет сердца. Кто к 35 не стал консерватором – у того нет ума». Хотя сама цитата и фейк (международное общество Черчилля утверждает, что британский премьер никогда такого не говорил и не писал), возраст действительно играет роль в политических предпочтениях. Например, в Великобритании у партии, которая так и называется – консервативная, поддержка среди 30-летних почти вдвое меньше, чем среди 70-летних. У социологов есть много способов это объяснить: например, у разных поколений по-разному обстоят дела с образованием, и среди сегодняшних пенсионеров меньше людей с университетским дипломом, чем среди тех, кому 30.

Но есть и более глубокие причины. Если биологическая подоплека консервативных взглядов – высокая чувствительность мозга к страшному и отвратительному, то консерватором можно сделать любого. Просто кого-то придется сильнее испугать. Порог реакции выше, а результат тот же.

В эксперименте, который поставили в 2017 году в Йельском университете, решили поступить наоборот: не пугать, а успокаивать{46}. Трем сотням добровольцев предлагали вообразить, что у них волшебным образом появилась суперспособность. У одной группы это было умение летать, у другой – физическая неуязвимость, когда бомбы террористов, бактерии, вирусы, голод и холод больше не могут навредить. Это мысленное упражнение предлагали незадолго перед тем, как предложить анкету со стандартными вопросами про аборты, геев и иммигрантов. Ответы тех, кому задали представить себя птицей, распределились без сюрпризов – так, как они обычно распределяются между республиканцами и демократами. Зато консерваторы, которые на короткое время вообразили себя неуязвимыми, после этого отвечали на вопросы анкеты намного мягче. Если внешние обстоятельства искусственно приглушают страх и отвращение, градус консерватизма на время понижается – даже если человек от рождения склонен всего бояться.

* * *

Значит ли это, что у нас есть специальный ген либерализма и ген консерватизма? Вряд ли.

Год назад ясность решил внести Джеймс Фаулер, классик новой социологии (его научно-популярная книга «Связанные одной сетью»{47}, написанная в соавторстве с Николасом Кристакисом, переведена на 19 языков, включая хорватский и тайский). Команда Фаулера собрала в Швеции 1000 пар близнецов-мужчин в возрасте от 52 до 67 лет и расспросила их про экономическую политику. А еще добыла из армейских архивов результаты IQ-тестов, которые те проходили несколько десятилетий назад во время срочной службы (Швеция отказалась от призыва только недавно, в 2009-м).

IQ, как аккуратно выражаются генетики, имеет сильную наследственную компоненту. Политические пристрастия – тоже. Фаулер с коллегами предположили, что одно – просто следствие другого. Те, чей IQ выше, выступали против высоких налогов и перераспределения богатства. Соответственно, высказывались как типичные американские правые. То есть вроде бы консерваторы. Это было довольно неожиданно.