Ну да, если записываешься в злые суки, надо хоть изредка оправдывать звание.

Вздохнув, я пристроилась за какой-то теткой в очереди и начала считать ворон. Минут через тридцать надо мной начали виться отменно черные экземпляры: я прямо физически ощущала поток ненависти, изливающийся в мою спину.

«Ничего, ща куплю ей пиво, а ему колы, и как-нибудь утрясется, — рассуждала я. — И вообще, раз такая умная, то лучше бы сама в очереди стояла».

Минут через сорок я все-таки дождалась своего заказа и отправилась к столу.

Они сидели там же, где я их посадила, и были очень похожи друг на друга. Разве что оттенок кожи у бабушки Г. отдавал зеленцой, а круглая физиономия Ф. отливала красным.

Эту цветовую гамму я знаю прекрасно: если бабушка позеленела, то значит, с нее сошла всякая светскость и «наш зайчик» превратился в «твое отродье». А если Фасоленька покраснел, то это означает, что бабушка права и сейчас мы за это выкусим.

— Твое отродье кетчуп на нее пролило, — зашипела мне в ухо бабушка.

— А ты бы лучше за ним смотрела, — сказала я, раскладывая тарелки.

— Я не рассчитывала, что ты час простоишь в очереди.

— Ну вот сама бы…

— ААААА! Катя, смотри, что он делает! АААА!

Пока мы скандалили, маленький Ф. схватил кусок мяса размером с половину своей вихрастой головенки и не долго думая вгрызся прямо в середину. По его пальцам и подбородку тек мясной сок, аккуратными лужицами стекая на одежду, и было в этом что-то такое пещерное и низменное, что мы даже замолчали на секунду. Первой очнулась я.

— Положи назад! — гаркнула я на ребенка. — Ты же измажешься.

Испуганный Фасолик выронил мясо и тут же вытер лапы о себя. Прямо об узкую младенческую грудь, упакованную в бежевую куртку.

— Ну все, теперь терять нечего, — мрачно сказала бабушка.

— Ага, — вздохнула я. — Ты вот лучше пиво пей. И ешь, остывает же…

И мы принялись за еду, и Фасолик тоже взял свой кусок, и ел, и все смотрели на нас осуждающе. Ну да, во-первых, от целого куска, во-вторых — запрещенный шашлык, и в-третьих — рукавом утираясь. Наконец, он насытился и полез гулять под стол.

— Это нехорошо, — вяло возмутилась мама.

— Это ничего страшного, — успокоила ее я и пересказала ту самую историю с девочками в кафе.

И вот честно, мы бы так и до конца прекрасно досидели в рассуждениях о том, что «некоторое количество микробов вовсе не вредно», если бы в самый ответственный момент из-за стола не показалась тощая грязненькая ручонка, держащая аккуратный бычок со следами помады на фильтре.

— Ну, знаешь ли, — рявкнула мама, — может, у этих баб по семь детей у каждой. Пошли, сыта я.

— А пиво как же? — спросила у нее я. — Ты же вот не допила полстакана.

(На самом деле мне ОЧЕНЬ хотелось, чтобы она допила, потому что пьяная бабушка Г. — добрая бабушка Г.)

— С собой возьму твое пиво, — вздохнула мама и принялась вставать из-за стола.

И вот тут — я не знаю, то ли она за коляску зацепилась, а может, просто равновесия не удержала — но только она покачнулась и все это пиво на себя и вылила. Целых полстаканчика отменной вонючей «Балтики». Пирям, как бы сказал Фасолька.

А дальше — закон подлости в действии. Вот представьте себе: ребенок такой грязный, как будто ковшовой лопатой подрабатывал, бабка — мокрая и вонючая, ну и я — не просто злая, а злая как сто мильонов чертей. Куда бы направиться подобной гоп-компании? Правильно, прийти домой, запереть замки, открыть духовку и включить газ. Но мы легких путей не ищем. Едва мы выползаем из ресторана, как Ф. видит детскую площадку и изо всех сил рвется туда.

Нам не остается ничего другого, кроме как бежать за ним. Прибегаем, осматриваемся и расстраиваемся. Площадка оказывается не так себе просто площадка, а вовсе даже прикуроченная к другому ресторану. Типа родители кушают на веранде, наблюдая, как их дети лопают песок из песочницы и устраивают драки на лопатках. И я бы рада там засесть, но, во-первых, мы поели (что несущественно, так как можно заказать кофе), а во-вторых, свободных мест нема, и довольно капитально нема — ни одного стульчика. А самое главное — Ф. давным-давно на площадке, и плевать ему на то, что мы как две идиотки стоим перед жрущими людьми, не зная, куда приткнуться.

До кучи бабушка вдруг вспоминает, что она прежде всего бабушка, подходит к краю площадки и начинает вести себя как обычно.

— Тимошенька, не трогай мальчика! — начинает тоненько визжать она. — Отдай девочке пистолетик! А ты, мальчик, не надо его обижать, а то я сейчас спущусь и буду ругаться.

Красная, как рак, я забиваюсь в какой-то угол и нервно прикуриваю сигарету. Говорить бабушке о том, что она ведет себя позорно, смысла не имеет: во-первых, она пьяная, а во-вторых, все равно пошлет куда подальше.

«Ну и ладно, — уговариваю себя я. — Мы тут бываем раз в год, ничего нас никто и не запомнит. Тоже мне, подумаешь…»

А гадская публика, как будто только нас и ждала, — пялится с таким неподдельным интересом, что у меня аж дым в горле застревает.

«Ничё, ничё, — продолжаю уговаривать себя я, — хуже уже не будет. Щас бабушка проветрится немного, проорется, и пойдем — не век же нам тут сидеть. Надо только отстраниться от этого всего — типа это не моя бабушка, не мой ребенок и я вообще не здесь».

Отстраняюсь я старательно и уже вхожу в дзен, как случается страшное. Там посередине площадки стоит какая-то изба-кур-нога. Изба натурально дебильная, потому что в отличие от всех прочих изб в ней нет дверей, а есть некий лаз внизу, извините, между ног. И вот я так отстраненно смотрю, как мое дитя лезет между куриных ног, причем вижу его только по пояс, потому что вторая половина, опять-таки извините, ТАМ. И вот он все карабкается, карабкается, карабкается, как вдруг я смотрю — вместо Фасоличьей попки одна штука в штанах оказывается Фасоличья попка одна штука в трусах. Дырявых (ну карма это, карма, ибо я понятия не имею, откуда у него дырявые трусы).

Резинка у него лопнула, у паразита.

Бабушка тоже видит такую интимность и изо всех сил начинает орать: «Тимоська, иди сюда, мы штанишки поправим, и сразу опять пойдешь играть». Тимоська у нас не лох и на всякие зазывы не ведется. Естественно, в последнем рывке он подтягивается наверх и скрывается в избушке.

Публика давится котлетами и делает звук громче.

Трепеща телесами, бабушка спускается вниз и начинает нарезать круги вокруг домика, увещевая ребенка спуститься. Фиг там! Фасоличка окопался прочно и надолго, и, судя по звукам, их там человек пять, не меньше.

Как вы думаете, что я чувствую?

А уже ничего. Единственное, что меня беспокоит, — это как бы бабушка следом за ним не полезла, там лаз узкий и совершенно не предназначенный для ее восьмидесяти килограммов. Бабушка, застрявшая между ног у курицы, это будет почище десяти голозадых детей, и это я понимаю прекрасно.