При этих Галиных словах внутренности мои затрепетали от ужаса, и я задала самый главный детский вопрос:

— И что же… вот прям вот этим… вот туда?

— Ну да, прямо вот в жопу, — расплылась в улыбке Галя.

— А если порвется? — похолодела я.

— Если порвется, то «скорую» можно вызвать, — успокоила меня она. — Говорят, они в последнее время очень хорошо шьют.

Первую ночь после открытия я не спала вообще. На вторую мне удалось перехватить часок-другой, да и то только после того, как я убедила себя, что выпишу номер «скорой помощи» и повешу его везде, где только возможно, включая ванную, туалет и зеркало в прихожей. А на третью ночь решение пришло ко мне само собой, и я практически даже выспалась, невзирая на кошмар, в котором трехгодовалый Миша водил хороводы вокруг моей задницы, вооружившись длинным зеленым цуккини.

— Галя, — сказала я Гале наутро. — Я, пожалуй, просто вообще никогда не выйду замуж и не буду делать ЭТОГО. Никогда-никогда.

— Ха, — сказала мне Галя. — Думаешь, ты одна такая хитрая? Так бы, может, и никто бы не женился. Только вот детей не будет.

— То есть? — замерла я.

— Ну то и есть, — ответила мне Галя. — От ЭТОГО как раз дети и бывают. А если ТАК не делать, то никаких детей и не будет.

— Вообще не будет?

— Вообще.

Галя присела на бревнышко, устроилась поудобнее и довольно доходчиво рассказала мне о процессе зачатия. Из Галиных слов выходило, что если ты хочешь ребенка, то придется стерпеться с кабачком.

— Он ведь поэтому так и раздувается, потому что там ребеночек, а когда ЭТО происходит, ребеночек выползает из него и вползает в тебя, — важно рассказывала мне Галя и показывала пальцами, как именно «ребеночек ползет».

Ребеночек полз, как навозный жук или как какая-то оголтелая блошка.

Я не верила.

— Ну честное слово, хоть вот у мамы своей спроси, — убеждала меня Галя.

— А вот и спрошу! — пугала ее я. — И вообще, что же получается: вышел замуж, сделал ЭТО, а потом, что ли, в туалет не ходить?

— Это еще с чего ты взяла? — удивилась Галя.

— Ну а вдруг, когда ты это самое… ребенок-то и выпадет?

— Ничего и не выпадет, — заверила меня Галя. — Он потом по кишкам в живот вползет и вырастет. Ты что, беременных не видела?

Беременных я, конечно же, видела, и это был аргумент.

— Ладно, предположим, ты ничего не врешь, и он вползает, — со вздохом согласилась я. — А выползает-то откуда?

— А вот этого не знаю, — вздохнула Галя. — Может быть, оттуда же?

— Он же большой будет, — испугалась я. — Ты что, дети не знаешь какие здоровые? Они же с собаку размером, не меньше.

— Знаю, — еще раз вздохнула Галя. — Может быть, потом тоже зашивают?

Вернувшись домой, я первым делом выкинула коллекцию своих пупсиков, после чего, немного послонявшись по комнатам, отправилась к маме. Мама была на кухне и резала салат, поэтому мой риторический вопрос явно застал ее врасплох.

— Мама, а я вот знаю, что дети из живота, — честно призналась ей я. — А как они потом оттуда вылазивают, не знаю. Ты, случайно, не помнишь?

Она, конечно же, почти не помнила, но на всякий случай продемонстрировала мне свой шов от аппендицита и сообщила, что «вероятно, как-то так».

Я перестала общаться с Мишей, пересмотрела свои вопросы и вообще некоторым образом замкнулась. И даже невесть как ухваченный кусок «нехорошего» фильма не расставил всех точек над i. Вообще этот фильм ничем не отличался от всех остальных виденных мною «нехороших» фильмов: круглый бюргер бодро драл белобрысую бюргершу, бюргерша стонала и взлягивала, камера прыгала — ну ничего особенного, одним словом. Но с учетом моего полового опыта сжатая челюсть бюргера и глухие стоны партнерши как-то вдруг наполнились весьма определенным смыслом.

«Ить какие муки принимает, — размышляла я, представляя себе толстенького немецкого ребенка, прокладывающего путь из кабачка прямехонько в бритую по случаю немецкую же задницу. — Вот бедняга!»

Такое несчастливое неведение продолжалось чуть более года, и, что удивительно, я совершенно не помню, как же именно оно рассосалось. То ли кто-то что-то сказал, то ли где-то прочитала, но к восьми годам вопросы исчезли.

Чтобы смениться другими.

Про смерть.

О том, что мы рано или поздно умрем, мне рассказала мама.

— Но это будет очень-очень не скоро, — добавила она.

Самого рассказа в подробностях я не помню, а помню только горячую подушку, насквозь пропитанную мыслью, что ни папы, ни бабушки, ни кошки когда-нибудь не станет и я не смогу с ними поговорить, или посидеть рядом, или хотя бы просто дотронуться. И тогда я поняла абсолютно правильное: нужно любить их быстрее, пока они еще живы и не в земле. И я начала их любить, и любила их два дня. А на третий меня выдрали за краденый шоколад, и я подумала, что «очень-очень не скоро» — это все-таки не завтра. Подумала, и про смерть забыла.

Гаже депрессии зимней может быть только депрессия летняя. Правильно — потому что это нелогично и неправильно. Вот в то, что большинству советских граждан от вида сугробов хочется какого-нибудь сеппуку, — в это я поверю запросто. Мне и самой кажется, что после Нового года и до Восьмого марта включительно жизни нет и не предвидится. Ну так… разве что безделку какую-нибудь на валентайн выдерешь, но все равно для бытия этого мало. Но вот чтобы летом, когда жасмин цветет и дети от черешни дрищут, впасть в суицидальное настроение — это практически нонсенс. А меж тем я грущу, и грущу здорово. Или даже нет. Грустью это состояние назвать сложно.

Вот представьте себе большой армейский склад — противогазы там всякие, боекомплекты, кнопка управления миром, само собой, и прочие милитаристские прибамбасы. Все учтено, посчитано, внесено в реестры и теперь томится на полках, ожидая часа X. Там же, между полок, стоит видавший виды стол с сукном, протертым до неприличного, и крепкий школьный стул с поцарапанной спинкой. На стуле сидит человек, именуемый каптером, разгадывает кроссворд в журнале «Лиза» и тихонечко ждет конца света. Это, может быть, каптер-герой, его, может быть, и в космос можно было, и задницей на амбразуру. Или, к примеру, в стан врага на танке, а то и вовсе десантом на Аляску. И уж рука бы не дрогнула, очко не клацнуло, да и вообще на таких людях мир держится… Да только, увы, как говаривала моя бабушка, «кто ж ему дасть». Час X наступает редко, мировые войны бывают еще реже, а с парашютом человека сбрасывать не хотят. И вот от невозможности какого-либо действия в каптере развивается мечтательность, склонность к проступкам и аппетит. Через последний факт он имеет круглую кувшинообразную харю, а через первые два — выговоры от начальства и порицание. Но каптеру все равно, ибо вывести его из анабиоза могут только голые женщины или баталия, а ни того, ни другого у каптера нет.